Гавайи - экскурсии на русском языке: hawaii.ru
Хантер С.Томпсон «Проклятие Гавайев» - продолже
Перевод: Олег Озеров
ПИДОРСКАЯ ЗАПАДНЯ
Ночь на понедельник, побережье Коны, два дня до Рождества. Три часа
ночи. С футболом по понедельникам покончено. Закончился сезон. Ни Говарда
Косселла, ни этого лунатика-говноеда в парике в стиле афро, исполосованном
всеми цветами радуги. Этого урода надлежит усыпить, не дожидаясь повода. Нам
на Гавайях этого дурачества не нужно, даже по ТВ... особенно, сейчас, когда
прибой так вздыбился, и одичалые сорвиголовы шастают по улицам Вайкики, а
погода настолько мерзкая, что люди звереют и теряют способность адекватно
реагировать. Гораздо больше народу, чем обычно, съедет с катушек, если
солнце не покажется к Рождеству.
Это называют "погодой в Коне"; серое небо и жесткое море, горячий дождь
поутру и гнусные пьянки ночью, скверная погода для демонов-нюхачей и
желтопузых беженцев... Огромное уродливое облако неотрывно висит над
островом, а это паскудное море неустанно наседает на мою веранду... Уебище
никогда не спит и вообще не отдыхает; только прибывает, накатывает, гремя,
набрасываясь на камни и сотрясая дом каждые две-три минуты.
Море практически у моих ног, даже сейчас, когда я сижу и это печатаю,
даже в моменты нервозного затишья, которое обыкновенно означает, что Большая
Волна набирается сил там, во мраке, для очередного нападения на сушу.
Моя рубашка влажная от смеси пота и соляных брызг. Мои сигареты гнутся,
как резина, а бумага настолько дряблая, что писать на ней приходится
водонепроницаемыми ручками... а теперь эта зловещая белая пена бежит по моей
траве, в двух метрах от крыльца.
Вся лужайка может быть на полдороге к Фиджи на следующей же неделе. Той
зимой Большой Шторм вынес мебель со всех веранд на этом отрезке побережья и
метал валуны размером с телевизоры в спальни. Половина лужайки к ночи
исчезла, а бассейн наполнился камнями такой величины, что их пришлось
доставать краном.
Теперь бассейн ближе к морю. В ночь, когда мы прибыли, меня чуть не
засосало в прибой волной, которую прибило, пока я стоял на трамплине для
ныряния, а на следующий день другая, покрупнее, перемахнула через бассейн и
едва меня не прикончила.
Несколько дней после этого к бассейну мы не подходили. Начинаешь
предвзято относится к помоям в вольере, в который может забрести море и
застать тебя там без предварительной договоренности. Словно на тебя упал
моетер. Мептпр? Меотор? Метеор... да, так правильно: все равно что попасть
под метеор на шоссе по пути на работу.
Ральф сидит за соседней дверью, всецело поглощенный состоянием "террора
и унижений". Его семья спит на полу гостиной с упакованными вещами под
боком, в полной боевой готовности свалить по первому свистку. Когда я хотел
спереть у Ральфа ТВ, чтобы посмотреть поздний баскетбол, я чуть не наступил
на голову его ребенку, переступив слизистый деревянный порог.
Зачем они лгут нам?
Этот вопрос меня сейчас не покидает, роковой рыболовный крючок в этой
истории, не дающий мне запросто положить на все с прибором. Я, как какая-то
скотина, впопыхах карабкаюсь по отполированному, горящему столбу и вдруг
нахожу... да, выход.
Линять... Руки в ноги, с места в карьер, резиновый жилет внизу. А потом
бежать, по-стайерски, без оглядки... поскольку то, что может оказаться
сзади, наверняка находится в лучшей форме, нежели я, и оно не даст мне форы.
Эти пидоры последовательно пробегают 42 километра за несколько минут
каждый. Но даже этого недостаточно, чтобы обогнать ту штуку, что продолжает
нарастать...
Почему они не гоняют на мотоциклах?
И впрямь, почему?
С этим мы разберемся позже, раз и навсегда.
Все, что нам известно на данный момент, и все, что нам нужно знать -
это то, что его величество говенный прибой по-прежнему громыхает на лужайке
в пять утра, и длится этот антисанитарный гавайский кошмар вот уже битых
тринадцать календарных дней.
БОМБОВАЯ ЛИХОРАДКА
После двух недель на побережье Коны я осознал, что получаю удовольствие
от разбегающихся дворняг, каждый раз въезжая в город... и чем сильнее я
пьянел, тем больше мне хотелось их поубивать.
Единственное, что имеет смысл - это бомбы. К такому заключению мы
пришли в канун Рождества.
Эти исступленные каракули, датированные 25 декабря, я обнаружил в своем
блокноте: "Поганое море все еще неистовствует и бомбардирует камни перед
моей террасой. Где-то на западе хозяйничает чудовищный шторм с ветрами в 40
узлов и высотой волн в 10,5 метров. Я думаю, это тайфун. Мы башляем $1000 в
неделю за то, что торчим здесь под дождем на краю дикой черной глыбы в
ожидании ежегодного тайфуна - как будто мы везде с собой носим табличку
"дурачье". Что ж, ебать их всех. Нам наврали, и от этой лжи мы всерьез
настрадались... а, значит, мы должны пойти к этим тюфякам и рвануть их так,
чтоб в море повыбрасывало. Мы, как тупые измочаленные животные, ютимся здесь
15 дней, тогда как и десять - уже слишком. Мы живем у океана, но не можем
приблизиться к воде. Ныряние с этих камней перед домом сулит мгновенную
смерть. В пятнадцати метрах от моей печатной машинки - клокочущий ад белой
пены, волновой толчеи и пули брызг, в которых даже акула окочурится. Время
мстить".
Это было вчера. В районе полуночи нам окончательно свернуло башни, и мы
решили заложить огромную китайскую бомбу прямиком на крыльцо местному
чартерному рыболову. Она сработала с поистине ужасающим грохотом через 3/10
секунды после того, как я поднес спичку к фитилю.
Мне неоднократно доводилось баловаться со взрывчаткой, но ничто из
того, что я поджигал, не било так, как эта хреновина. Я попытался сбежать,
но фитиль обуглился так быстро, что я успел сделать только полтора шага,
когда мир озарился, полыхая желтым, и я шлепнулся в кусты метрах в трех от
пешеходной дорожки. Я убирался на четвереньках с опаленной растительностью
на ногах, оглядываясь на дом, исчезающий в зарнице огненного шара, уверенный
в том, что это последнее, что я вижу.
То, что я поджег, не было шутихой; я держал в руках полноценную Бомбу -
2490 ярко-красных китайских фейерверков, упакованных в 5-килограммовый шмат,
любезно обернутый фитилем, создающим иллюзию того, что до детонации - целая
вечность. Большая часть шутих взрывается и сразу тухнет, но эта сработала,
как барабанная дробь самого Дьявола... и продолжала рокотать, набирая
громкость, пока меня не охватил Страх. Шум был чересчур мощным, а огненный
шар рос; крыльцо, казалось, расползается в замедленной съемке, и изнутри
послышался шум.
Обитателей было двое, и нечеловеческий крик ясно дал понять, что один
уже рехнулся - а бомба не собиралась угоманиваться - и мысль об этом вселила
в меня ужас. Я стоял на коленях на дорожке, настолько близко к сполохам, что
понимал - с открытыми глазами я ослепну - но стиснуть веки не мог; меня
парализовал испуг от штуковины, которую я ебнул.
На это я никак не рассчитывал, подумалось мне. Не-не-не, совсем не
рассчитывал. Я планировал прикол, своего рода жест... самое время,
почувствовал я, восстановить древний гавайский "Закон Весла".
.............................................................................................................................
Закон Весла
Во времена, когда Гавайи еще не были объединены, их раздирали
межостровные войны, разжигаемые конкурирующими вождями. Король Камехамеха
Первый сам участвовал в серии разрушительных и безжалостных рейдов на мирные
побережья и поселения.
В ходе одного из них он атаковал какого-то рыбака, а тот в ответ дал
Камехамехе веслом по голове. Сила удара была такой, что второго король не
пережил бы. Позднее, когда рыбак был схвачен в плен и предстал перед
Камехамехой, тот пощадил его, признав, что зря напал на него, а также, что
все эти неспровоцированные атаки напрасны как таковые. В результате, был
принят Закон Весла, обеспечивший защиту мирным жителям от рейдов и
беспощадного мародерства соперничающих вождей.
.............................................................................................................................
Вскоре меня посетила идея, как это обычно делают все хорошие идеи, и я
незамедлительно направился к телефону. Было 11 вечера, канун Рождества, наш
четырнадцатый день на этой туманной, избитой прибоем скале в растущем
напряжении. Между тем, мне никто не врал часа три-четыре, в связи с чем я
уже почти расслабился, когда сторож ни с того, ни с сего стал затирать
что-то наподобие низкопробного рэпа по поводу продажи мне жестяной лодки,
которую он, дескать, припрятал в бухте на Аляске. Он просил $12000 - зато я
мог ловить сельдь в океане и делать в день по 50 кусков.
Если б у меня была лодка (плюс лицензия - еще $60 авансом), я бы
выходил в море и на всех набрасывал сеть. Да. И последующие три недели мы бы
бодрствовали 24 часа в сутки, объедаясь "спидами" и ловя друг друга в сеть.
- Там слегка свихиваешься, - предупредил сторож, - но оно того стоит.
Пятьдесят штук в день.
Я кивнул и уставился на море, чувствуя, как подкатывает желчь. Господи,
подумал я, да у них ни у кого совести нет. Сперва побережье Коны, потом
селедочное кидалово на Аляске. В канун Рождества, $12000 налом...
Я резко встал.
- Ладно, - сказал я, - шутки кончились. Час бомбы пробил.
- Что? - спросил он. - Тебе нужна бомба?
- У меня ЕСТЬ бомба, - ответил я. - У меня шесть сраных бомб и длинная
седая борода, а все это вранье ВЫВОДИТ МЕНЯ ИЗ СЕБЯ. Где телефон?
Он показал, и я набрал первый пришедший на ум номер. Трубку снял
Капитан Стив, поведший нас за рыбой на собственной лодке за день до того и
не поймавший ни одной рыбины. Вообще ни единой - что нисколько не удивило
меня, но ранило Ральфа. На рассвете его пристегнули к креслу и развернули
спиной к нашим бдениям и густому туману от дымящего дизеля; затем ему
всучили гигантскую удочку с рулеткой и сказали держаться, потому как его
крючок в любой момент заглотнет рыбу размером с лося-культуриста, которая
вырвется из пучины морской, как торпеда, и "понесется над кромкой воды со
скоростью 110 километров в час".
Ральф торжественно кивнул, натягивая леску:
- Так-так-так. Это быстровато, я б сказал.
Меня пробрал смех.
- Не волнуйся, Ральф, лажа это все. Ни хуя мы не поймаем.
Он нервно улыбнулся:
- Это офигительно прыткая рыба. Навскидку 110 километров в час?
Размером с быка, говорите?
Он бегло глянул на свою леску:
- А у нас подходящее снаряжение?
- Еще бы, блин, - сказал Капитан Стив, - просто держи руки подальше от
лески, когда клюнет. Рулетка завертится, и леска станет такой горячей, что
сможет взорваться у тебя в ладонях.
Рыба так и не показалась.
В отличие от бомбы. Ничего личного, но я знал, что это нужно сделать...
Ральф с семьей отродясь не бывали к западу от Сан-Франциско, а
единственная увиденная ими пальма росла на участке голливудской компании
"Юниверсал"... Но сейчас, на пороге Рождества, они маются дурью в деревянной
лачуге на периферии какой-то бесплодной, черной скалы посреди Тихого океана,
где никто не говорит на их языке, и даже их ближайшие друзья ими
пренебрегают.
Британцы очень сентиментальны по части Рождества. Им подавай снег и
слякоть Англии, болезненных попрошаек, колокольчики на каждом углу, новости
о продовольственных бунтах по телику, известный простудный холодок каменного
дома без центрального отопления и семейство, бодро сбившееся в кучу
рождественским утром вокруг горшка с сжигаемым углем.
Им претит сама идея о Святом Нике, которого принесет на серфе с мешком
тараканов и "ТВ-гидом", нашпигованным невразумительным американским футболом
на следующие две недели.
.............................................................................................................................
Несколько дней спустя Кук узнал, что король Гавайев, никак не меньше,
прибыл в Килакекуа, чтобы встретиться с ним. Король Джеймс в это время
базировался на берегу в командовании лагерем, проверяя его защищенность. От
аборигенов не было никаких неприятностей. Они изредка сидели на стене,
наблюдая за непостижимой для них деятельностью бога и его помощников,
особенно, плотников с их восхитительными инструментами, которые могли
управляться с лесоматериалами со столь очевидной легкостью и аккуратностью.
Сопровождающие вожди, облаченные в затейливые плащи и шляпы, принялись
петь, когда достигли берега, мыча с невероятной торжественностью, а потом
встали. Когда они приблизились, принимающая сторона увидела на борту другого
каноэ Главного Жреца Коа, сутулого и безостановочно трясущегося, дородно
одетого и окруженного сборищем отталкивающего вида оборванцев. Их тела
покрывало разноцветное оперение, глаза словно жемчужницы, перекошенные рты с
зубами, как у собак.
Сам король остался сидеть, когда его каноэ пришвартовалось к сходням.
На нем была пышная мантия и не менее роскошная корона из перьев на голове.
Песнопения прекратились, раздался возглас. Внезапно стало ясно, что король
прибыл, дабы всего-навсего составить Куку компанию по дороге на тот берег,
где намечались церемонии.
Кука в его шлюпке доставили на берег, Король отказался от сопровождения
матросов, которые уже успели выставить напоказ свою неопрятность и
неряшливость. Официальная часть должна была проходить в самой большой
палатке, и лейтенант внимательно следил за тем, как приближались король со
свитой. По флангам от короля находились его сыновья, позади них - вожди;
племянник короля, вождь Камехамеха, навскидку свирепый человек с длинными
волосами, по всей длине забитыми пылью и перемазанными глиной; очень
энергичный и величавый вождь Калирну; другой атлет - вождь Куа и еще
несколько. Парад настолько же внушительный, насколько дикий.
Король терпеливо сетовал в пользу начала церемонии с тоскливым
выражением на лице. Он возвышался среди обитателей острова, несмотря на
сутулость человека средних лет. Потом он выступил вперед, держался король
прямо и без помощи, не уступая при этом в трясучести верховному жрецу.
Король сорвал с себя мантию и набросил на плечи Куку, снял шляпу и одел
ему на голову, и только тогда на его лице появилась тень эмоции. Как и
верховный жрец, он был оборван и покрыт нарывами, красные глаза слезились,
но выражение лица за счет действия кавы было счастливым и благодушным.
К изумлению лейтенанта Король Гавайев был никем иным, как Террибу,
который встретился им на Мауи; Король Террибу принимал великого бога Лоно
собственной персоной.
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
ЮЖНАЯ ТОЧКА
Мы пытались выйти на лодке Капитана Стива почти неделю, но море так
бушевало, что не имело смысла даже покидать порт.
- Возможно, выйти в море и удастся, - изрек Капитан Стив, - но обратно
нас ждать не стоит.
Спустя неделю горчайшего пьянства и раздумий у него созрел план. Если
правда, что погода улучшается, логично предположить, что беспощадные воды на
той стороне уже утихомирились до кондиции озера.
- Раз плюнуть, - божился Капитан Стив. - От нас это южная точка,
командир. Давай готовить лодку...
Что мы и сделали. Но прибой только усиливался, и после пяти-шести дней
мрачного ожидания у меня началось размягчение мозга. Мы ездили на верхушки
вулканов, пили, как сапожники, рванули много бомб... Шторма все прибывали,
счета росли, а дни влачились, как полудохлые звери.
В канун Нового года мы осознали, что непременно пойдем на любой
отчаянный шаг, лишь бы залезть в воду. Вместо дайвинга, рыбной ловли или
хотя бы заурядного купания нас с Хуаном принуждали играть в гольф, с которым
я расстался 20 лет назад, когда мы с Биллом Смитом подмазались к команде по
гольфу средней школы для мальчиков в Луисвилле и слили во всех матчах. У
каждого из нас имелся свой ночной кошмар, и моим был именно плохой гольф...
хотя это далеко не последнее, к чему прибегнешь, сражаясь с прибоем.
В ночь перед тем, как Хуану надо было возвращаться обратно на его
каторгу в Колорадо, мы устроили в честь проводов что-то наподобие семейного
ужина в таверне "Кона". Перед этим позвонил Капитан Стив, сообщивший, что
накат волн, наконец, спал достаточно, чтобы мы рискнули выйти из порта,
скажем, завтра, но к этому моменту никто ему уже не верил, да и путешествие
к Южной Точке заняло бы два дня... то есть, даже если все на мази, мы
брались за дело без Хуана.
Ральф расстался с водой раз и навсегда. Единственный поход на лодке
запомнился ему как кошмар, поэтому он сфокусировал все остатки сил на
поисках досуга на суше. Его поездка в "Вулкано Хаус" дала немного, поэтому
теперь он вознамерился повстречаться с призраком капитана Кука, а заодно и
легендарным королем Камехамехой. После того, как я проинформировал его о
том, что памятник капитану Куку на противоположной стороне бухты Килакекуа
документально заверен как клочок Британии на территории США, он решил
сделать то, что на его месте сделал бы любой англичанин - податься туда и
припасть к обломку родины на краю чужого острова.
По морю открывался простой путь, но не при погоде Коны; поэтому он
заявил, что возьмет всю семью в поход - в мучительную пятимильную пешеходную
экскурсию вниз по скалам от шоссе. Прогулка вниз не представлялась
катастрофой, чего нельзя было сказать о дороге обратно. Анна и Сейди с
готовностью восприняли идею экскурсии и преклонения перед единственной
святыней, какую они могли здесь нарыть.
Тошнотворное путешествие, иметь хоть малейшее отношение к которому я не
желал. Мы с Капитаном Стивом наблюдали за ними с лодки, двигаясь вдоль
побережья. Памятник Куку представлял собой маленькую мраморную колонну
наподобие миниатюрного монумента в честь Вашингтона, всаженнего в склон
черных камней.
Правительство США официально и документально отдало этот крохотный
обрезок Англии в качестве жеста деликатной благодарности за все деяния
капитана Кука: он, в сущности, отдал жизнь за то, что открыл груду камней,
которой позже суждено было стать 50-ым штатом Союза и нашим единственным
реальным форпостом в Тихом океане.
История Гавайев настолько изгажена алчностью, дилетантством и тупой
ковбойской дипломатией, что свора декадентов, руливших Англией в тот период,
заслужила повешенья за ноги на манер Муссолини за то, что позволила обменять
эти острова на бетонный кол. Англия контролировала бы весь Тихий океан
последующие 200 лет, если бы Граф Сэндвичский не получал такого
субсидирования от Короля Георга III за членство в "Клубе Геенны Огненной",
что не видел ничего дальше кончика собственного шишака. Граф в тот год не
вылезал из оргий, пока Король пытался совладать с гаденьким восстанием,
получившим имя "Американская Революция". К тому дню, как капитан Кук пристал
к пляжу в бухте Килакекуа, британская армия увязла в грязище в штате
Вирджиния в местечке под названием Йорктаун, а Граф Сэндвичский - первый
лорд из адмиралтейства и покровитель, в честь которого острова получили
прозвище Бутербродных - был так занят, суя туда-сюда, что времени
озаботиться чем-то еще просто не хватало.
Точно так же сэр Френсис Дэшвуд, один из наиболее позорных дегенератов,
когда-либо топтавших улицы Лондона, ведя переговоры с Бенджаменом
Франклином, игнорировал тот факт, что его друг Сэндвич, по сути, обнаружил
территорию, которая позволила бы Англии контролировать весь Тихий океан.
.............................................................................................................................
Камехамеху отличали предприимчивость, энергия, решительность,
неутомимость и упорство в достижении целей. Вдобавок, у него было мощное
телосложение и непревзойденная осведомленность по части военных игр и
физических упражнений его страны. За эти качества тела и духа за ним,
вероятно, и признавали огромную власть и многолетнее владычество над
Бутербродными островами.
Несомненно, Камехамеха был проницательным принцем с твердым характером.
В его правление люди стали более образованными, улучшилось и материальная
сторона; приобретение железных инструментов облегчило их труд; появление
огнестрельного оружия изменило военное ремесло; и во многих случаях ткань с
Европейских мануфактур заменяла местная хина. Но эти новшества, по-видимому,
явились скорее результатом общения с пришельцами, нежели принятых мер их
владыки; хотя постоянное поощрение Камехамехой прибывающих визитеров,
несомненно укрепило его позиции.
Его прозвали Альфредом Гавайским, хотя он скорее был их Александром,
которым большую часть его жизни двигали амбиции и жажда завоеваний, и
затмевало их только корыстолюбие.
Судовой журнал Уильяма Эллиса
.............................................................................................................................
Первым, кого я увидел, войдя в таверну "Кона" тем вечером, был
Эккерман. Он сидел у барной стойки с каким-то ушлепком в колоколообразных
"левайсах", в котором я узнал отъявленного юриста-нарка из Калифорнии. Мы
общались на одной из марафонских тусовок в Гонолулу, где он совал свои
визитки всем, до кого мог дотянуться, со словами:
- Вот, держите. Рано или поздно пригодится.
Боже, подумал я. Вот пиявки хреновы, они везде. Сначала они просто
шмалили дурь, потом принялись ее распространять, а теперь точат корни всей
наркокультуры, как выводок диких кротов. Пробьет час, и они еще вырастут
соляными столбами у нас на пороге.
Одна из причин, почему я отважился поехать на Гавайи - чтобы хоть
немного отдохнуть от юристов, поэтому я собрал нашу вечеринку подальше от
них за столиком с видом на волнорез. Семья Ральфа уже была в сборе, а сам он
надрался в дрова. Когда мы дошли до столика, он посмотрел на Капитана Стива
и прорычал:
- Опять ты здесь! Какие байки ты на сей раз продаешь? Новые рыбные
истории?
Стив нервно улыбнулся:
- Нет, Ральф. Сегодня обойдемся без вранья. Я выучил урок - ты человек,
которому лучше не врать.
- Вот отличие от меня, - сказал я. - Я - легкая добыча. Мы сегодня
снимаемся и движемся к Южной Точке.
Я сел за стол и закурил косяк, который, похоже, никто не заметил. Ральф
пялился на меня, лицо выражало шок и отвращение.
- Невероятно, - заворчал он. - Ты опять собираешься выйти в море на
этой придурочной лодке?
- Верно, Ральф, - кивнул я. - До нас, наконец, дошло - если на этой
стороне острова шухер, значит, на другой стороне его быть НЕ МОЖЕТ.
Капитан Стив улыбнулся и пожал плечами, словно логика говорила сама за
себя.
- А Южная Точка, - продолжил я, - ближнее место на той стороне, где
погода совсем другая.
- Айда с нами, Ральф! - предложил Капитан Стив. - Там тихо, как на
озере, и места там поистине загадочные.
- Земля По, - сказал я, - безлюдная мотня в океане, в пределах
видимости одни скалы на берегу, - я кивнул, как грамотный. - Ты ищешь могилу
короля Камехамехи - может, найдешь ее там.
Ральф одарил меня презрительным взглядом, но промолчал. Он уже успел
влюбиться в короля Камехамеху - главным образом, из-за того немногого, что
он знал о "Законе Весла" - и он был убежден, что наш материал лежит где-то в
древних погребальных пещерах возле Города-Заповедника в бухте Килакекуа. Как
бы там ни было, это не на море.
- Рыбы нет, - пробрюзжал он. - Ее нет даже в меню. Все, что они подают
сегодня - это замороженная кукурузная каша из Тайваня.
- Не переживай, Ральф, - сказал я, - у нас будет навалом свежей рыбы,
когда я вернусь с Южной Точки. Как только мы доберемся до тихих вод, я обую
море, как никто до меня не обувал.
Теперь меня сверлила глазами невеста. Хуан таращился на потолочный
вентилятор, а Капитан Стив оскалился так, будто во всем этом еще оставались
крупицы здравого смысла.
В эту секунду мне на плечо опустилась рука.
- Привет, Док. А я-то все думал, куда ты пропал.
Я рывком развернулся на стуле, чтобы увидеть улыбающегося Эккермана.
Рука была по-прежнему голубой. Я встал, мы поздоровались, и я представил его
сидящим за столом. Всем было начхать. По подсчетам Ральфа, мы уже встретили
двоих чудиков, Капитан Стив явно был знаком с Эккерманом, а Лейла посмотрела
на его голубую руку и холодно кивнула, словно в помещение ворвался странный
и тревожный запах.
Я был рад Эккерману и отвел его в сторону, когда увидел, что он
встряхивает торчка-юриста. Мы прошлись по газону, и я протянул ему косяк.
- Слушай, - начал я, - как на счет завтра дернуть на Южную Точку?
- Куда? На Южную Точку?
- Ага, - ответил я. - Только ты, я и Стив. Он говорит, там отменная
погода.
Эккерман захохотал:
- Дурдом. Но какого черта, почему бы и нет? Стив - свой чувак. И моряк
он классный.
- Вот и славно, - сказал я, - так и поступим. Хотя бы в море сходим.
Он захихикал:
- Ага. Мы СДЕЛАЕМ это.
Эккерман добил косяк и пульнул его в океан.
- Химию я беру на себя, - сказал он, - она может пригодиться.
- Химию?
- Ага, - кивнул он, - у меня есть убойный мескалин. Я его притараню.
- Правильно - хороший резерв на случай, если мы выдохнемся.
Эккерман хлопнул меня по спине, когда вы вернулись к столику.
- Добро пожаловать на побережье Коны, Док. Здесь ты получишь то, за чем
приехал.
В ОКЕАНЕ ВСЕ РАВНЫ
Следующим утром я отвез Хуана на рейс в Гонолулу. Он сказал, что славно
провел время - особенно с бомбами и уроками вождения с превышением скорости
- но отъезд его ничуть не расстроил.
- Чересчур уж тут напряжно, - поделился он - Все сходят с ума. Долго я
бы этого не выдержал.
- Век живи, век учись, - сказал я. - И к этому со временем привыкаешь.
- Или съезжаешь с катушек, - усмехнулся он.
Мы шли по крытому переходу к выходу на посадку "Алоха Эйрлайнз" в
окружении десятков япошек.
- Ага, - согласился я, - съезжаешь напрочь.
Оставшийся путь мы проделали молча. Вид у него был меланхоличный,
рассеянно довольный. Когда мы подошли к воротам, самолет уже должен был
взлетать, поэтому Хуану пришлось втопить. Я видел, как он, улыбаясь,
вприпрыжку преодолел летное поле до самолета. Как давно ему известно -
призадумался я - что дядя Ральф помешался?
По дороге в город я остановился у лодки Капитана Стива и нашел его там
за перетаскиванием баллонов сжатого воздуха из дока в шкафчик на корме.
- Эккерман только что здесь побывал, - сказал он. - Кажется, он всерьез
настроился на эту ходку.
- Ага, - подтвердил я, - я дал ему список необходимого.
- Он поехал к Танагуги за кайфом. Осталось затариться бухлом.
- И льдом, - присовокупил я. - А как погодка?
- Погодка шепчет, - сказал он, всматриваясь в море, - шторм, наконец,
отвалил.
Когда я добрался до винной лавки "Британский Флаг" в самом центре
Кайлуа, Эккерман уже ждал снаружи в пикапе, под завязку загруженном пакетами
из бакалеи.
- Я все собрал, - сказал он, - с тебя триста-пятьдесят пять долларов.
- Матерь Божья! - выпалил я.
Мы зашли в "Британский Флаг" и взяли по моей кредитке четыре ящика
пива, 4 с лишним литров виски, две бутылки джина и 3,78 литра апельсинового
сока вкупе с шестью бутылками их лучших вин и еще шестью для коктейль-приема
на вечер.
По плану предполагалось, что моя невеста и Ральф с семейством встретят
нас в Южной Точке где-нибудь на закате, чтобы славно поужинать на борту. Мы
должны были домчаться туда за шесть часов на скорости с троллом, но по суше
этот путь занимает только час, так что они могли скоротать полдня в
Городе-Заповеднике и все равно прибыть в Южную Точку раньше нас.
Капитан Стив определил место встречи - пляжик на оконечности самой
южной открытой гавани острова. Он даже позаботился о радиосвязи - через
друга, держащего ранчо недалеко от Южной Точки.
- Волноваться не о чем, - сказал он Ральфу, - можешь припарковаться
прямо на пляже. А когда завидишь лодку, просто просигналь и помигай фарами.
Мы подгребем и подхватим вас.
На ужин. И коктейли. Вслед за этим, проведя ночь на лодке, мы
собирались вернуться в нашу обитель и понырять поутру, потом протралить
побережье в обратном направлении и появиться в Ханоахоу примерно на заходе
солнца, чтобы замутить еще одну вечеринку с коктейлями и большой рыбный обед
на дому.
Таков был план. Не вопрос. Крейсировать к Южной Точке и поужинать на
борту.
Мы отбыли из Хонокау не позднее 10.30, осторожно раздвигая кору
дымящейся древесины, течением прибитой к порту. Лодка вспыхнула прошлой
ночью и - дотла. "Голубой Тихий", старая калоша Ли Марвина. Наследники вели
долгие споры на счет прав на нее, объяснил Эккерман, но теперь дележу конец.
- Батюшки святы! - произнес Капитан Стив, продирая лодку через грязный,
тлеющий мусор. - Ну, страховка им точно не светит. Я керосин отсюда чую.
Пара чартерных лодок по обеим сторонам от "Голубого Тихого" едва не шли
ко дну от поползновений тучных гавайцев из дока. Они весело помахали нам,
когда мы покидали пределы порта. Капитан Стив помахал в ответ и проорал
что-то на счет поднимающегося прибоя.
Дым покрыл мглой пространство между нами и горячим утренним солнцем.
Когда мы миновали главный буй ограждения фарватера, я увидел вершины Мауна
Ли и Мауна Коа в небе впервые за время пребывания здесь. Обычно весь остров
покрыт гамбургерообразным облаком большую часть дня, но то утро стало редким
исключением.
Я воспринял это как добрый знак, но ошибся. К сумеркам нас поглотит
схватка со смертью и всеми ее элементами, мы будем беспомощно барахтаться в
страшнейшем прибое, какой я когда-либо видел, полубезумные от страха и
мощной химии.
Мы сами этого добивались. Вне всяких сомнений. Эккерман знал, что это
идиотизм с самого начала, подозреваю, что и Капитан Стив тоже. Я же без
колебаний подписался на эту программу для слабоумных: ага, мы просто
совершим 6-часовой рейс вниз по побережью, метнемся к защищенной бухточке и
окунемся в лес черных кораллов. Легко. Приглашай всю семью на ужин. Мы
просто подплывем и заберем вас с пляжа...
На борту был и "Уолл Стрит Джорнал", и "Солджер оф Форчун". Я зацепил
их в "Британском Флаге", но по пути к Южной Точке мне было совсем не до
чтения. Мы валандались по лодке, как пьянчуги, держа курс строго на юг.
Волны с той стороны начинали расти. В какой-то момент мы затормозили, чтобы
подобрать спасательный жилет, на затычке от которого было написано:
"Сквайр/Ява".
Капитан Стив, как заправила, тусовался, в основном, за штурвалом на
мостике, пока мы с Эккерманом сидели в кабине, куря марихуану и ожидая,
когда же улягутся вихри.
Я уже давным-давно избавился от наваждения, что рыба поймается, и
главное - ловить. Сама идея погромыхивания с толстыми лесками на скорости с
троллом звучит абсурдно. Я настаивал, что единственный вариант заарканить
рыбу - это навестить ее с аквалангом и гарпуном по месту жительства.
И Эккерман, и я периодически брались за штурвал, но ненадолго. Капитан
Стив был убежден, что мы вот-вот цепанем марлина или хотя бы крупную ахи, и
очень хотел быть у руля, когда это произойдет. Он провел больше полудня на
мостике, вылупившись на бесплодные глубокие сточные воды сквозь треснувшие
рыболовные очки.
Эккерман, казалось, уже разделял мой агрессивный пессимизм по поводу
вероятности улова, но не спускал с лесок хозяйственного глаза.
- Я - первый помощник капитана, - объяснял он. - У меня есть
профессиональная гордость.
Я совсем запамятовал, что он был дикарем из племени лицензированных
чартерных капитанов, единственно составлявшего реальную элиту на всем
побережье Коны.
- В океане все равны, - сказал Эккерман. - Это серферская тема, но
что-то в ней есть.
Я согласился. Ничего не было плохого в том, что хоть кто-то из нас
сможет умеючи и в сохранности доставить лодку обратно в порт, если с
Капитаном Стивом что-то приключится. Эккерман явно чувствовал себя здесь,
как дома. Он знал, что там к чему, и мало что могло его озадачить. Я
предложил ему присоединиться к нам, особо не думая, но только после того,
как несколько раз услышал от Стива, что они "довольно близкие друзья".
Рыбы НЕ БЫЛО. Мы тралили, не переставая, но вся живность, что попалась
нам на отрезке "Кайлуа - Южная Точка" - это стадо морских свиней и несколько
птиц. Прогулочка выдалась длинная и жаркая, так что к полудню мы уже
трепались, набухавшись пива.
Перед самым закатом мы, наконец, завернули к Южной Точке. Море
злобствовало в направлении Коны - но это были цветочки в сравнении с тем, с
чем мы столкнулись, приблизившись к пункту назначения.
Море так вздыбилось и озверело, что нам оставалось только отвалить
челюсти. Слова были излишни. Мы искали приключений на пятую точку и
напоролись на персональный ураган, спрятаться от которого было негде.
На закате я перешел на джин, а Эккерман открыл скляночку с белой
пудрой, которую втянул носом с кончика крючка No10, после чего вручил
пузырек мне.
- Поаккуратней, - предупредил он, - это не то, что ты думаешь.
Я уставился на склянку и принялся дотошно изучать содержимое, укрепясь
ногой на палубе, как внезапно лодку наклонило и подбросило на очередном
буруне.
- Это Китайский Белый, очень сильный сорт, - сказал он, сражаясь с
рыболовным креслом, когда мы шмякнулись о волны.
Боже, подумалось мне. Да я тут с полноценными торчками. Лодку опять
тряхануло, и я потерял равновесие на мокрой палубе с чашкой джина в одной
руке и пузырьком героина в другой.
Я побросал и то, и другое, катясь мимо Эккермана и хватаясь за
лестницу, чтобы не улететь за борт. Эккерман дернулся за склянкой со
скоростью юной кобры и поймал ее налету, но она успела промокнуть, за что
удостоилась его озлобленного взгляда и полетела в море.
- Какого хрена, - сказал он, - мне все равно никогда эта дрянь не
нравилась.
Я подтащил себя к стулу и сел.
- Мне тем более, - заявил я. - Больно тяжелая для желудка пища.
Он мрачно понаблюдал за мной с минуту, и я подобрал обе ноги, не зная,
чего ждать. Плохи твои дела, если похерил чужой героин - особенно, если это
случилось далеко в море да при надвигающемся шторме - а Эккермана я знал
постольку поскольку. Поджарый детина с охрененной мускулатурой пловца, его
скачок за склянкой конкретно впечатлил меня быстротой. Я ЗНАЛ, что он
достанет меня гарпуном, прежде чем я достигну лестницы.
Я отверг позыв покликать Капитана Стива. Вдруг они ОБА - торчки? Я
гадал, все еще балансируя на краю белого стула: каких тараканов может
нагнать Китайский Белый?
- Хороший кайф для океана, - сказал Эккерман, как будто я размышлял
вслух. - Зачастую это единственный способ удержаться от убийства клиентов.
Я кивнул, предвкушая длинную ночь. Если первый помощник может между
делом разнюхаться гердосом в предобеденный час, то на чем сидит сам капитан?
До меня дошло, что по-хорошему я не знаю никого из людей, с которыми
теперь закупорен на одном судне, в двадцати милях от западного края Америки,
солнце опускается, а вода вокруг чернеет.
Земли видно не было, она потерялась в опустошающем ночном тумане.
Солнце скрылось, и лодка грохотала сквозь волны напрямик к Южной Точке,
жуткой Земле По. Красные и зеленые ходовые огни на носу корабля едва
различались с кормы, с каких-то девяти метров. Ночь вокруг нас сомкнулась
подобно дыму, холодная и пропитанная дизельными выхлопами.
Стукнуло почти 7, когда исчез последний красный отблеск солнца,
перепоручив нашу участь компасу. Двигались мы, по сути, вслепую. Сидя на
корме, мы прислушиваясь к морю, двигателям и периодическому глухому
похрустыванию голосов по коротковолновому радио на мостике, где, как моряк
из сказок про пиратов, окопался Капитан Стив.
ЗЕМЛЯ ПО
Море и не собиралось успокаиваться, когда мы достигли пункта назначения
- маленького пляжа у подножия сплошных скал. Капитан Стив, протащив нас
полпути, сбавил скорость и слез по лестнице.
- Похоже, что-то собирается.
Эккерман не отрывал взгляд от пляжа, когда пошли огромные буруны.
Капитан Стив сработал как сигнализация, вырубив двигатель и вернувшись к
нам.
- Крепитесь, - сказал он, - мы застряли на всю ночь.
Он нервозно вперился в море на секунду, метнулся в кабину и принялся
вытаскивать спасательные жилеты.
- Забудь, - сказал Эккерман, - теперь уж нас ничто не спасет. С тем же
успехом можно сожрать мескалин.
Он принялся проклинать Капитана Стива.
- Это твоя вина, тупорылый ты сукин сын. К утру мы все - покойники.
Стив пожал плечами, а Эккерман уже жевал таблетку. Я съел свою и стал
собирать хибати, японскую жаровню, купленную утром для приготовления свежей
рыбы на ужин. Эккерман откинулся в кресле и откупорил бутылку джина.
Остаток ночи мы бесили друг друга, беспорядочно блуждая по лодке в
полнейшем смятении, как крысы, плывущие в обувной коробке, и стараясь
держаться подальше один от другого. Обычная гулянка на закате превратилась в
лихорадочную трудовую дифференциацию, согласно которой каждый ревностно
заботился о своем секторе.
Мне достался огонь, Эккерману - погода, а Капитану Стиву - отлов рыбы.
Хибати угрожающе шаталась по кабине, изрыгая столбы пламени и грязного дыма
всякий раз, как я прыскал в нее керосин. Важность поддержания огня стала
первостепенной, несмотря на очевидный и откровенно суицидальный риск.
В баках под нами было без малого 380 литров дизельного топлива, и любая
подложенная морская свинья могла разметать пылающий уголь по всей кабине и
превратить лодку в полыхающий комок - выбросив троих дураков в открытое
море, где нас незамедлительно подхватил бы прибой и насмерть долбанул о
камни.
По фигу, подумал я. Огонь НУЖНО поддерживать. Он стал символом жизни, и
я не мог позволить ему скопытиться. Все согласились. Мы давно распрощались с
идеей приготовить что-либо на ужин - и, в сущности, выкинули большую часть
еды за борт, как приманку - но все понимали: пока есть огонь, есть шанс
выжить.
На закате я потерял даже намек на аппетит, а теперь меня еще и
покрывали слои холодного мескалинового пота. Время от времени по спине
пробегала дрожь, из-за которой вибрировало все тело.
В такие моменты моя речь неожиданно ослабевала, а голос выводил трели в
те несколько секунд, когда я пытался успокоиться.
- Господи, - сказал я Капитану Стиву в первом часу ночи, - как хорошо,
что ты избавился от того кокаина. Не хватало нам только амфетаминов.
Он кивнул, кося под мудреца, наблюдая за вспышками в воде, крутанулся
на стуле и издал серию диких криков. Зрачки нездорово посветлели, зашлепали
губы.
- О, да, - выпалил он, - только их нам сейчас не хватало.
Я попятился, не спуская глаз с его рук. Эккермана в наличии не было, но
я слышал, как он блеет в ритме стаккато откуда-то километров за 150 от нас.
Он был на носу - носился там с острогой, выжидая изменений ветра и ругаясь с
далекими скалами.
- Вы, безмозглые косоглазые, - орал он, - а ну-ка погасите эти
долбанные огни!
Капитан Стив перегнулся через киль и утопил еще один, последний в нашем
рационе, хот-дог.
- Что стряслось с этими япошками? - ворчал он. - Они, никак, подают нам
сигнал.
- Ага, - отозвался я, - это старая Ки-Эстовская уловка - врубить ложный
маяк и приманить лодку на рифы.
Внезапно он отскочил назад и завопил:
- Боже! Морская змея!
- Чего?
- Морская змея! - он указал на воду. - Смертельный яд, мгновенная
смерть! Она прошла вплотную к моей руке!
Пожав плечами, я плеснул новую порцию керосина в хибати и растворив в
ночи еще один огненный шар.
Я схватил ведро воды, которое на всякий пожарный поставил на палубе.
Капитан Стив шатался во все стороны, прикрывая лицо от пламени.
- Осторожно! - закричал он. - Оставь ты в покое этот огонь!
- Волноваться ни к чему, - сказал я, - я знаю, что делаю.
Его пальцы нервно скребли карманы.
- Где она? - зашипел он. - Я давал тебе бутылку?
- Какую бутылку?
Он упал и сграбастал стул, когда нас подхватила очередная большая
волна.
- Тема, - вопил он, - где чертова тема?
Я держался за одну из хлипеньких ножек хибати, которая почти
перевернулась. Наконец волна спала, и мы вновь устроились в болоте.
- Дурак, - сказал я, - ее нет. Ты ее выбросил.
- О чем ты? - закричал он. - Куда выбросил?
Мне хватило одного взгляда на его зрачки, чтобы поспешить в кабину за
пивом. Капитан Стив впервые попробовал мескалин, и тот явно завладел его
мозгом. По замешательству, намалеванному на его лице, было видно, что он ни
черта не помнит о том, как унес бутылку с последним нашим допингом в кармане
штанов, когда отправился с аквалангом в море, чтобы обезопасить якорный
канат, намотавшийся на громадный камень на дне, на глубине 30 метров.
Когда он вернулся, я изъял у него бутылку и ополовинил смесь соли с
горечью в один присест. Эккерман, быстро расчухавший природу трагедии,
залпом осушил остатки.
Выбора у нас не было. Бессмысленно пытаться спасти кокаин после того,
как смешал его с морской водой.
Капитан Стив пропустил очередь - что было справедливым. Любой придурок,
спускающийся на дно Тихого океана с двумя граммами кокаина в кармане,
достоин самого сурового наказания; к тому же он ошизел от психоделиков.
Дело плохо, решил я. Пора прятать ножи.
Я очнулся на рассвете и обнаружил вырубившегося Эккермана, похожего на
животное, не пережившее передоз, и Капитана Стива, в бешенстве бродящего по
кабине, сражающегося с клубком веревок и без конца твердящего самому себе:
- Батюшки святы! Надо выбираться отсюда!
Я очухался и вылез из кабины, где пару часов продрых на валике,
усыпанном рыболовными крючками. Мы еще были под крылом у скал, поэтому утро
выдалось морозное. Огонь давно потух, а термос изредка потрескивал ночь
напролет. Палуба умывалась вязкой смесью керосина и плавающей копоти.
Ветер так и не ослаб. Капитан Стив, по его словам, бдел ночь напролет,
не сводя глаз с якорного каната, готовый в любой момент рвануть за ним в
воду.
- Никак не пойму, благодаря чему мы выжили, - пробормотал он, таращась
на скалы, где вокруг костров по-прежнему теснились поселения подлых япошек.
- Теперь хоть понятно, почему все так относятся к Южной Точке. Это
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО опасное местечко.
- Земля По, - констатировал я.
- Ага, - поддакнул он, сматывая последнюю из наших ночных лесок.
Все хот-доги сожрали угри, обглодали крючки дочиста. Даже морская змея
не позарилась на столь дебильную наживку. Вода вокруг нас кишела дрейфующим
мусором: пивными бутылками, апельсиновыми корками, пластиковыми мешками и
искореженными банками из-под тунца. Метрах в десяти от кормы плавала пустая
бутылка из-под виски с клочком бумаги внутри.
Эккерман запулил ее в море еще ночью, когда добил то, что было внутри.
В емкость он запихнул клочок почтовой бумаги из таверны "Кона", на которой
накалякал: "Берегись! Здесь рыбы НЕТ!"
По моим подсчетам, мы были уже на полпути к Гуаму, служа
предостережением для всех дураков, которые соберутся порыбачить на Земле По.
Капитан Стив хмуро взирал на якорный канат.
- Все, что нам теперь осталось, - проговорил он, - это поднять якорь и
убраться отсюда к чертям собачьим.
Он качнул головой и выдал нервический свистящий звук.
- Дай-ка я тебе кое-что разжую, - добавил он. - Мы В РУБАШКЕ РОДИЛИСЬ,
раз еще живы. Это худшая ночь, что я провел в своей жизни.
Он указал в сторону суши, где прибой бился и пенился о камни.
- Хоть раз бы ветер изменил направление, - сказал он, - и нас бы
закрутило так быстро, что я б и двигатель завести не успел. Сейчас бы уже
ласты склеили.
Он все еще не отрывался от якорного каната. Я знал, что другой его
конец был тщательно обвит вокруг камня глубоко под нами, и мы оба понимали,
что от нас требуется. Не было возможности ни поднять его, ни сманеврировать
лодкой, чтобы размотаться. Нам выпало либо перерубить канат, либо отправить
кого-то с аквалангом, чтобы развязать узел.
Мы постояли на кормовом подзоре, всматриваясь в ледяную черную воду.
Кандидатура Эккермана не рассматривалась, оставался Капитан Стив и я. Он
ходил ночью, так что пришла моя очередь. Справедливо. Закон моря, истинный
краеугольный камень жизни в стиле мачо.
Я застегнул куртку и открыл пиво.
- Сколько стоят якоря? - спросил я.
Он пожал плечами.
- Ну... с 27-метровой длиной каната при, скажем, шести долларах за
метр...
Похоже, он скрупулезно складировал сумму в уме.
- Ага, - заключил он. - Четыреста где-то, может, четыреста пятьдесят.
- Почти даром, - обрадовался я, извлекая из футляра нож, - я выпишу
чек.
Я свесился, чтобы взяться за канат, готовя наше освобождение. Ничто,
кроме физического насилия не могло затащить меня в воду тем утром.
Капитан Стив остановил мою руку, прежде чем я успел резануть канат.
- Минутку, - сказал он. - Я не могу вернуться в порт без якоря - они
насмешками меня из города выживут.
- Да пошли они все на хуй, - ответил я, - их бы сюда вчерашней ночью.
Стив надел баллоны с воздухом.
Он спускался за борт, а я провожал его взглядом.
.............................................................................................................................
Было 4 февраля, погожее, теплое утро. Туземцы бухты Килакекуа поднялись
рано, узнав, что большие корабли отбывают. Берега, разделенные огромной,
черной скальной плитой заполонили смуглые тела, некоторые аборигены
размахивали тряпками.
Для людей Кука это было ярким свидетельством сожаления о расставании
после удовольствия от иноземного визита. Для гавайцев то были странные две с
половиной недели, загруженные, эмоциональные, даже травматичные, как никакой
иной период их жизни за всю историю: напророченное пришествие; радостное
событие за огромную цену.
Ранним утром 6 февраля они подошли к северной оконечности глубокой
бухты Гавайев, Юполу Пойнт. Здесь они закончили свое плавание по часовой
стрелке вокруг острова, в соответствии с легендой о Лоно. Следующие 36 часов
дул сильный ветер.
8 февраля, три года спустя - почти час в час - с того дня, как Кук
вызвался в Адмиралтействе возглавить это путешествие, фок-мачта "Резолюции"
треснула... Двигаться так дальше они не могли еще и из-за того, что утечка
под подзором кормы открылась с новой силой, как недолеченная рана.
Разразился шторм, и Кук был вынужден принять непростое решение, где
встать на ремонт. Должен ли он продолжить движение на Мауи в надежде на
убежище на западном или южном побережье, которые он еще не исследовал? Или,
может, держать курс на другой остров? Кауаи и Ниихау уже показали себя, как
малообещающие. На всем маршруте только бухта Килакекуа была безопасной
стоянкой. Чтобы выиграть время, Кук послал Блая через ураганные воды, дабы
ознакомиться с обстановкой на втором корабле. Теперь обе команды встали
перед дилеммой. Они оставили без подножного корма целый район. Съев всех тех
свиней, они лишили туземцев части припасов. Ремонт занял бы минимум неделю
или даже две.
Куку предстояло выбрать из двух направлений, и в 10 утра 8 февраля две
шлюпки двинулись на юг к их проверенному убежищу. "Все были раздосадованы, -
писал Король, - и проклинали фок-мачту".
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
Эккерман проснулся, когда Капитан Стив еще был на погружении, и я
поведал ему историю.
- Вот ведь чиканашка, - пробурчал Эккерман, вынимая нож для подводной
охоты из футляра на ноге. - Заводи движок, пусть гребет обратно.
Он начал резать канат, потом засомневался и отступил.
- Нет, - сказал он, - как только мы заведемся, он услышит шум и пулей
сюда примчится. И заработает благодаря нам кессонную болезнь.
Капитан Стив, наконец, вернулся с глубин и дал мне знак поднять якорь.
Двадцать минут спустя мы уже вновь боролись с прибоем, держа курс на север с
непринужденной скоростью с троллом. Капитан Стив совсем ослабел, забираясь
на борт, и уронил акваланг на ногу Эккерману, раздраконив ему большой палец
и захлестав кровью всю палубу. Эккерман жадно проглотил очередную пригоршню
драмамина и впал в глубочайший ступор. Мы положили ему на ногу пузырь со
льдом и уложили, как жмура, на валик в тени мостика.
Я встал у штурвала, пока Капитан Стив разбирался с утлегарями.
- Ты что, окончательно выжил из своего долбанного ума? - проорал я со
своего насеста на тунцовой башне. - Отвали от этих лесок! Иди поспи.
- Нет! - крикнул он. - Это рыболовецкая лодка! Мы ДОЛЖНЫ поймать рыбу.
На нем уже начало сказываться напряжение от длинной ночи. Глаза
набухли, как тухлые яйца; он так тщательно пережевывал губы ночью, что
теперь едва мог говорить. Пытаясь вскарабкаться на мостик, он потерял
равновесие и рухнул на спину в каюту, где яростно забился в луже кровавой
грязищи.
Зрелище не из приятных. С мостика мне открывался вид на палубу с
капитаном и первым помощником, и оба выведены из строя. Один походил на
мертвеца с раззявленной пачкой и закатившимися зрачками, другой дрыгался,
как рыба со свернутой шеей.
Каша из человеческих модулей подо мной выглядела так, будто Король
Камехамеха вернулся в Кону с очередной серией боевых действий и устроил на
несчастных засаду. А мы - жертвы того же чудного высокомерия, что погубило
гавайских воинов в период Великих Завоеваний. Мы угодили в жернова
исступленного покорения - оказались в ненужном месте в ненужное время и,
вероятно, за зря - и теперь плелись восвояси с залитой кровью палубой и
нервами, сварившимися до состояния желе. Все, на что мы сейчас могли уповать
- это на возвращение без эксцессов, радушный прием наших друзей и красотку
на палубе. Тогда мы сможем отдохнуть и зализать раны. Я не мог бросить
штурвал, в противном случае, лодку закружит, и винт запутается в лесках.
Чтобы приманка не скрывалась из виду, приходилось поддерживать скорость в
1750 оборотов в минуту и двигаться, не сбиваясь с курса. Любое изменение
скорости или направления грозило гибелью.
Если винт запутается в водорослях, придется канючить по радио,
беспомощно раскачиваясь на волнах часов 8, пока спасательная лодка не явится
нас отбуксировать.
Неприемлемо. Команда была не в том состоянии, чтобы сдюжить еще одни
сутки в море. Я правил лодку ближе к берегу, слегка налегая на тормоз. Если
прямая - самое короткое расстояние между двумя точками, рассудил я, то
прямая на предельной скорости существенно сократит дистанцию.
Я все еще поздравлял себя с прорывом в высшей математике, когда был
взбудоражен пронзительным воплем снизу. Я перегнулся через перила, чтобы
увидеть, как коленопреклоненный Капитан Стив на корме в бешенстве указывает
на бережно установленную приманку, записавшуюся в ВДВ и прыгающую в связи с
этим над водой, как летучая рыба.
- Сбавь обороты! - кричал Стив. - Ты что, спятил?
Это я-то спятил, подумал я, едва не сбросив ему на башку бутылку пива.
Заданный им курс завел бы нас далеко в море через марлиновые косяки. Ленивая
параболическая петля прибавила бы нашей прогулочке два-три часа. Капитан
Стив все еще был одержим идеей поимки рыбы. Глаза лихорадочно сверкали.
- Забудь, - заорал я, - шутки в сторону. Пора домой.
Лицо пиздострадальца говорило мне, что спорить бесполезно. В его мозгу
не было пространства для мысли о возвращении в порт без рыбы; и мне
казалось, он вот-вот махнет за борт с ножом в зубах, если сочтет, что оно
того стоит. Помимо всего прочего, это была ЕГО лодка. Я не был готов
взбунтоваться, поэтому дал по тормозам и сменил курс, чтобы его порадовать.
Он вновь захлопотал над лесками и взялся за пиво. Я занял выгодное положение
и какое-то время слушал радио, клюя носом по мере того, как солнце
раскалялось. Периодически меня будили взрывы тарабарщины, издаваемой рацией:
- ...вызываю Ципочку, ответьте!
Продолжительная пауза и треск сквернословия, а затем:
- Чертпобери, чертвозьми, да, чертпобери, да, это Ципочка. Вас слышу,
каковы ваши координаты? Прием.
- Они не наши. Прием.
(Грубый ржач и еще большая ругань)
- Так вот, чертвозьми, там и оставайся, урод, и даже не приближайся ко
мне.
- Что? Ципочка, повторите!
- Держись от меня подальше. У меня на борту две голые девицы.
(Пауза и треск)
- Каковы ваши координаты, Ципочка? Я сам голый. Давайте скооперируемся.
Балагур продолжал отмачивать еще какое-то время, а я крутанул штурвал,
чтобы лодку не качало, и спустился за пивом. Капитан Стив прокрался в кабину
и вырубился на морозильной камере. Я немного за ним понаблюдал, а,
убедившись, что он действительно спит, вернулся на корму и смотал лески. Вид
Эккермана по-прежнему отдавал мертвечиной. Казалось, он еле дышит, я
перевернул его на другой бок и обмотал вокруг шеи ремень, чтоб засечь, если
он вдруг начнет задыхаться.
Вслед за этим я поднялся на мостик и навел лодку четко на порт, ведя ее
так близко к берегу, что почти читались дорожные знаки на шоссе. Я врубил
радио, дабы заглушить шум движка, набрал скорость, и наша баржа уже парила
параллельно морю, как занюханная моторка для прибрежных гонок. Ага, подумал
я, мы ввели новый вид рыбалки - изнурить этих гадин, повышибать им мозги
винтом, а потом развернуться и подобрать то, что останется.
Три часа спустя мы встали перед буем у порта и размотали лески, затем я
долго выворачивал Эккерману ногу, пока не разбудил. Он забился, как
аллигатор в западне.
- Тихий час кончился, - сказал я, - настал час труда. Мы дома.
Он сел и осмотрелся, потом медленно встал и дотянулся до бутылки рома в
ящике для инструментов.
- Где капитан? - спросил он.
Я показал на Стива, все еще дрыхнущего на морозилке в считанных
сантиметрах от перил. Эккерман дошел до него, дал ему подсрачник и жестоко
выкинул за борт.
Капитан Стив озверело ухватился за рукоятку, но все равно упал в море.
Он вырвался на поверхность, плюясь, но еще до конца не проснувшись, и
отчаянно цепляясь за скользкую часть лодки.
Эккерман хотел было втащить его на борт острогой, но я его присмирил.
После того, как он достал из воды Капитана Стива, тот немного подулся в
каюте и, наконец, принял штурвал. Он привел лодку в порт, угрюмо сидя на
корточках на мостике и игнорируя взгляды улыбающихся канаков у дока с
горючим.
Нас никто не встречал, но значения это уже не имело. Бойцы вернулись с
Земли По, и им было что рассказать. Но только не в порту и не в таверне.
Слишком уж зловещую байку мы принесли. Капитан Стив все еще торчал на
мостике, пока мы с Эккерманом выгружали наше барахло и готовились свалить.
- Куда направляетесь, ребят? - окликнул капитан. - Не в "Хагго" ли?
Я пожал плечами, слишком изможденный, чтобы думать о том, куда
податься, только бы подальше от моря. Я чувствовал себя так, словно
взобрался на гору или подал заявление на вакансию ковбоя на ранчо.
Ощутить сушу под ногами, пить джин ночь напролет и бегать голышом. Но
когда я обмолвился об этом Эккерману, он помотал головой.
- Нет. - сказал он. - У нас теперь одна дорога - в Город-Заповедник.
ЖИЗНЬ НА БАЛКОНЕ
Пора было сваливать. Эккермановская затея дернуть в Город-Заповедник
поначалу казалась привлекательной, но то, что предстало нашим глазам по
возвращении с Южной Точки, нельзя было вылечить поездкой по побережью до
какого-нибудь предрассудочного дряхлого храма, неподалеку от которого мы
найдем или не найдем заповедник. Так, решил я, по боку это глупое туземное
фуфло. Где телефон? Что нам надо, так это быстро связаться с "Алоха
Эйрлайнз".
Эккерман согласился. Нас обоих ошеломил хаос, наблюдаемый нами из
кабриолета, пока мы ехали. Тот же шторм, что едва не завалтузил нас до
смерти в океане, прошлой ночью переместился на север и всыпал побережью Коны
4,5-метровыми волнами и слепящими муссонными дождями. Минуя Хонокохау, мы
наблюдали брошенные машины и мопеды по всему Алии-Драйв, заваленному
древесиной и шершавыми черными камнями. Громадные волны долетали до шоссе по
исчезнувшему пляжу, и у нас заняло почти два часа, чтобы добраться до
жилища, которое испытывало на себе нешуточный прибой.
.............................................................................................................................
Все ощутили основательные перемены в атмосфере в бухте и контраст по
сравнению с предыдущим их пребыванием. Каноэ на воде не было, ни один
зритель не вышел на шкот скалы на всем протяжении гребня. Кто-то из людей
Кука забеспокоился, другие, как подметил Король, чувствовали свое самолюбие
ущемленным. И в тот момент, когда все решили, что население эвакуировано или
вымерло от какой-то чумы, показалось одинокое каноэ, направлявшееся к
"Дискавери". На продольном мостике шлюпа возвышался свирепого вида вождь в
красной мантии с оперением. То был племянник короля, Камехамеха, чье
появление так встревожило их тремя неделями раньше, когда он представился им
вместе с двумя сыновьями Террибу.
Мастера-парусники, плотники, моряки и сам Король не встретили никаких
возражений против возобновления их лагеря и палаток. Кто-то даже перенес на
берег часы и телескопы. Жрецы выглядели не менее дружелюбными, чем раньше, и
у плотников появилась возможность приняться за дело, чистя основание мачты,
снимая треснувшие фишы, вытачивая новые из твердого дерева, которое чудесным
образом сохранилось у них еще с Мури.
Следующим утром Король Террибу прибыл в бухту, как и раньше, с большой
помпой и на приличной скорости. Табу с вод бухты было немедленно снято, и
внезапно все встало на свои места, как в те дни, когда несчетное число каноэ
курсировало между берегом и кораблями, а шум и суматоха торговли не утихали
от заката до рассвета.
Но кое-что изменилось. В гавайцах притаилась жажда насилия. По лицам
прошел рубец враждебности, словно вулкан Мауна вновь извергнулся, и вот-вот
хлынет лава ненависти.
Трясущийся король Террибу, поддерживаемый сыновьями, прибыл на
"Резолюцию". Зачем они вернулись? Что они делали? Сколько здесь пробудут?
- Он выглядел крайне недовольным, - заметил Джем Берни.
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
Оба дома пустовали, бассейн затопило, прибой пускал слюни у веранды, а
шезлонги, облепленные чем-то вроде красных водорослей, беспорядочно
раскидало по лужайке. Более тщательный осмотр выявил, что "водоросли" - это
две-три сотни тысяч китайских шутих, наводнение красной рисовой бумаги от
дюжин китайских громомолний, которыми мы развлекались. Я прикинул, что,
наверное, пиротехнику выбросило в море, а потом принесло обратно.
Ральф уехал, прихватив семью. Дверь в их дом была открыта, а место, где
он парковался, по лодыжку залило соленой водой. Фасады обоих домов загажены
слоем красной слизи. Ни малейших признаков жизни. Всему кранты; оба дома
атаковал разорительный прибой, и первой моей мыслью было: все, включая
обитателей, волновой толчеей засосало море и насмерть заколошматило о камни.
Эккерман отверг это предположение, сказав, что они, наверное,
перебрались на более высокую точку еще до того, как прибой забился о
крыльцо. Такая процедура была стандартной для Алии-Драйв зимой: пожарные
сирены, дорожные заграждения, паника и принудительная эвакуация всех
прибрежных жителей силами гражданской обороны.
- Это ежегодное явление, - признался он, - потери - несколько домов,
несколько машин, но людей - совсем немного.
Я продолжал рыться в спальнях в поисках признаков жизнедеятельности,
одним глазом поглядывая на море. Я знал, что эта срань могла нагрянуть в
любой момент без какого бы то ни было предупреждения, как бомба. Даже сейчас
я представляю себе Ральфа, цепляющегося за щербатые камни в пасти рычащего
белого прибоя с криками "Помогите! Помогите!". В его ногу впиваются
большущие челюсти тихоокеанской зубатки.
Что бы мы сделали, услышав его крики и увидев, как он сражается с морем
в сотне метров от нас?
Ничего. Стояли бы и смотрели, как волны колотят его о камни, раз за
разом. К утру от него осталось бы мокрое место.
Я попытался заставить себя добыть большой прожектор, чтобы поискать
Ральфа в море, но мне не хотелось. Что если я его обнаружу? Это зрелище не
покинет меня до конца дней... Видеть, как он умирает в луче моего фонаря,
бешеные глаза горят в пене нахлынувшей волны, потом он исчезает...
Голос Эккермана послышался в тот момент, когда гигантская волна ударила
по бассейну, подбросив в небо тонны четыре воды.
Я сиганул с крыльца и припустил к подъездной дорожке. Возвышенность,
думал я. Нужно лезть на гору. Подальше отсюда.
Эккерман взывал ко мне с балкона коттеджа сторожа. Я взлетел по
ступенькам, мокрый насквозь. Он сидел за столом с пятью-шестью людьми,
преспокойно пившими виски и курившими марихуану. Весь мой багаж, включая
печатную машинку, был сложен в углу на веранде.
Никто не утонул, никто не пропал без вести. Невеста протянула мне
косяк, я глубоко втянул. Ральф, доложили мне, испарился в районе полудня,
когда красная липкая волна швырнула ему на крыльцо 25-килограммовую связку
зеленых бананов. На лужайку выбросило сотни мертвых рыбин, дом внезапно
наводнили летучие тараканы, а море подкатилось к полу.
Сторож сказал, Ральф отвез семью в отель "Король Камехамеха" у причала
в центре Кайлуа, после того, как обломался с билетами на ночной рейс в
Англию.
- Где собака? - спросил я.
Я знал, что Сэйди очень привязалась к зверю, но его трупа в этой
разрухе я не наблюдал.
- Они взяли ее с собой, - ответил сторож, - тебе просили передать
записку.
Он вручил мне скомканный клочок гостиничной бумаги, влажный и грязный
от пачкотни Ральфа. В записке говорилось: "Я больше не могу. Шторм нас чуть
не убил. Не звони. Оставь нас в покое. Гостиничный врач позаботится о
Руперте и вышлет его после карантина. Пожалуйста, организуй все как надо.
Сделай это для Сейди. Она седеет. Все было хуже некуда. Я с тобой
поквитаюсь. С любовью, Ральф".
- Боже, - проговорил я, - Ральф готов. Совсем расклеился.
- Он знал, что ты так скажешь, - отреагировал сторож, принимая у
Эккермана косяк и делая глубокую затяжку, - вот почему он оставил тебе
собаку. Он сказал, так будет правильно.
Я сложил записку и убрал в карман.
- Разумеется, - согласился я, - Ральф - художник. Он очень остро
чувствует что хорошо, что плохо.
Мы посидели на веранде, смоля свежую марихуану и слушая "Асов Атасных
Ритмов", а потом поехали ночевать к Эккерману. Наше поселение затопило, вода
пропитала все полы. Нечего было и пытаться здесь заснуть.
Ральф уехал, а я слишком притомился, чтобы ему звонить. Скоро он и
родные сядут на самолет до Англии, отчаянно вцепившись друг в друга и
слишком истощенные, чтобы спать дольше двух-трех минут в один присест - как
уцелевшие в жутком кораблекрушении и лишь наполовину осознавшие, что же с
ними приключилось. Они непременно будут досаждать пассажирам своими стонами
и плачем, пока стюардесса не угомонит их снотворным.
В эти дни жизнь на побережье Коны течет неторопливо. Рыба все так же
питательна, солнце светит, с Таити дует ветер...
Но в воздухе висит какое-то новое спокойствие, не имеющее отношения к
погоде. Свирепствует скверная тоска. Люди снимаются и - на корабль. Все
побережье выставлено на продажу, и даже прелестные сестры-дикарки Чан
собираются двинуть на материк. Бум Коны недавно сошел на нет, и серферы
спешно выписываются.
Никакие мои доводы не заставят их передумать. Здешним людям я по душе,
но моим суждениям они не доверяют.
Поэтому я коротаю ночи на балконе номера 505, в люксе Королевы Каламы в
отеле "Король Камехамеха", из которого открывается вид на все - целиковая
прибрежная часть Коны, вулканы Мо в снежных шапках и особенно городской
волнорез в бухте Кайлуа, возле которого всегда кто-то трется.
Мне здесь нравится. Культивирую у себя вкус к балконной жизни. Счет
оформлен на имя Ральфа, но не суть. Менеджеры покроют.
Они сами взвалили на себя ответственность за все неполадки с собакой
Ральфа, которую все еще держат в международном карантине. В питомнике она
рехнулась от блох, будучи под личным наблюдением гостиничного ветеринара, и
теперь они официально за нее в ответе. Причем, не только за Руперта, но и за
любое мое повреждение мозга, опухоль, слепоту, пропущенные дедлайны,
снижение дохода или какое бы то ни было другое огорчение, боль или
психические муки, полученные от укуса осы в глаз в баре у бассейна. Тварь
впечаталась в меня и застряла между лицом и очками, после чего трижды
тяпнула в глазницу. Голова угрожающе вспухла, и все, что мне дали - это
грязный носок со льдом, от которого все разаболелось похлеще, чем от укуса.
Попросив о помощи, я обрек себя на общение с доктором Хо, ветеринаром "по
большим зверушкам".
Так или иначе, теперь я у них на руках. В некотором роде я удерживаю
господствующую высоту и отказываюсь выехать, пока мы не найдем консенсус.
Дабы управиться с необъятным иском, я нанял адвоката-корейца из
Гонолулу... тем временем, я научился кайфовать в отеле, который на поверку
оказался не так плох для проживания. Внизу навалом приятных магазинов и три
бара. Правее - большой голубой бассейн, левее, на берегу через бухту -
"Халихи-палас" и тьма зеленых лужаек, сбегающих к молу, Дому Лоно и месту
похорон Камехамехи Великого.
Он кинул кони в хижине под соломенной крышей в тени королевских пальм 8
мая 1819 в возрасте 61 года. Его старшие шаманы бросили тело в кратер
вулкана, а кости предали земле в секретной пещере, которую никто так и не
нашел. В честь Камехамехи воздвигли множество памятников на Гавайях, но
только не могильную плиту. Те же шаманы, что участвовали в погребении
костей, съели его сердце из-за силы, заключенной в нем - так же, как
когда-то сам Камехамеха съел сердце капитана Кука.
РАЗБОРКИ ПО-КОНСКИ
В конце городского мола Кайлуа - громадные весы, установленные япошками
из местного ледохранилища, которые регулярно покупают каждую рыбину в порту
и отправляют в Токио, там ее шинкуют на суши, повторно замораживают и
высылают обратно в Лос-Анджелес. Суши - популярный бизнес по всему Тихому, а
японские рыбные брокеры контролируют большую его часть.
Лицензии на суши на Гавайях куда прибыльней, чем на игровые автоматы в
аэропорту Лас-Вегаса. На суши всегда больший спрос, чем рынок может
предложить. Единственное, что варьируется - это цена, которая простирается
от 10, а порой 20 долларов за килограмм на Рождество до 40 центов за кило в
пик сезона рыбной ловли, открытого на побережье Коны с мая по сентябрь.
Количество суши для рынка при этом колеблется от 10 до 20 тонн ежедневно.
Ахи, большой желтоперый тунец - далеко не бестселлер, но стоит кучу
денег. Ахи - это суши в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, равно как и в Токио - а в
рождественские недели, когда спрос взлетает, складская цена за крупную ахи в
Коне доходит до 10 или даже 20 долларов за кило.
Обычно она не идет ниже доллара, что делает ее заманчивой для ловли. Но
ахи не самая обаятельная рыба в Коне. Эти места славятся марлином. КРУПНЫМ
марлином. Именно его все здесь хотят видеть на тарелке. Любая лодка под
традиционным темно-синим марлиновым флагом на корме враз меняет настроение
толпы.
Побережье Коны - рыбная столица Гавайев, бухта Кайлуа - это социальная
и коммерческая ось побережья Коны, а громадная "висельная" установка на
весах на моле перед моим отелем - то самое место, где рыбные профи Коны
живут и умирают каждый день на всеобщем обозрении.
Спортивная рыбалка в Коне - серьезный бизнес, а в 4 пополудни на
кончике мола начинается шоу местных чартерных капитанов. Сюда они привозят
взвешивать рыбу и фотографируются рядом с ней, если поймали что-то стоящее.
Весы-весищи на самом краю служат для триумфаторов и их улова, а неудачники
здесь даже не показываются.
Лодки без пятен крови на палубе к молу не подходят; они быстренько
чешут домой - в порт, что в 13 километрах к северу. Последние километры от
буя зачастую превращаются в долгую и суровую прогулку для шкипера с полной
нагрузкой лодки, если клиенты выложили $500 за день за то, чтобы вернуться
ни с чем. Хонокау на закате - далеко не рай на земле. В сумятице всех этих
неудачников прибой все больше колотится о кромку черной лавовой скалы,
смотрящей на док, и начинает рявкать. Всем подавай недоеденное в обед мясо,
а не рыбу, и ужасная сцена предстает перед их глазами после дня,
угробленного на безнадежные попытки что-то поймать.
Каждый день большинство лодок возвращается в Хонокахау. Но немногие
прибудут к молу, где разыгрывается совсем иной спектакль - особенно в
"жаркий денек", когда полгорода уже оповещены о чьей-то победе по рации,
вещающей из открытого океана о том, чтобы приготовили весы для нешуточного
действа по прибытии судна.
В районе трех толпа начинает собираться на моле. Джимми Слоан,
профессиональный фотограф, прикрепленный к молу, чтобы вкроить в историю
снимки 8 на 10 по $10 каждый. Парень из "Таксидермии Грея" непременно будет
охотиться на тех, кто захочет увековечить свой трофей.
А для тех, кто не захочет, рядом будет стоять пикап "Датсун" из
ледохранилища, всегда готовый отстегнуть за добычу налом. Марлин идет по
дешевке: 50 центов за кило, так как есть его станут только японцы, и
основной рынок - Токио, расположенный почти за 5 тысяч километров отсюда.
Парни, которые заправляют весами почти всегда в курсе, чего им ждать,
но понятия не имеют, когда... отчего к 16.00 у них сдают нервы. Любой
шкипер, отрапортовавший о крупной рыбине, прибудет не раньше сумерек, а
ждать его никому не охота.
Толпа осведомлена. Разносится молва, туристы затаривают фотоаппараты.
Лодки подваливают с запада прямиком к закату. В тихий летний денек можно
стоять на моле и за 15 километров наблюдать, как к берегу чешет судно.
Сперва это лишь белая точка на горизонте... Затем - отблеск солнечного света
от шпиля тунцовой башни... Вскоре белая точка брызг за кормой взбалтывается
струей от быстро приближающегося корпуса.
Вот она лодка - достаточно подошла, чтобы обладатели хороших биноклей
могли различить флаг, который полощется на мачте утлегаря. На фоне алеющего
неба Тихого океана у белого стяга ахи ощутимо выигрывает синий - он
подтолкнет толпу к весам куда расторопнее, когда спадет первый выкрик
"Синий!"
Любой успешный чартерный капитан понимает разницу между рыбным бизнесом
и шоубизом. Первый имеет место там, в глубоких водах, второй помыкает
чудаками раскошеливаться за рыбалку. Поэтому когда тебя приносит в бухту
Кайлуа на закате с громадной амфибией, торопиться тебе не с руки. Просочись
в бухту, заложив протяжную изящную дугу на фоне парусников и вулканов, потом
разверни лодку к молу, преисполнившись форсу бандитского и проверни такую
шлюпочную драму, на какую только способны ты и твой экипаж.
Шкипер - на ходовом мостике, обозревает толпу и ведет судно обеими
руками, заложенными за спину: одна рулит, другая на тормозе.
Палубный матрос и клиенты при этом стоят на корме, тоже встречая
взглядом толпу и вылезая из кишок, чтобы не сделать что-то неправильно или
неуклюже в этот критический для всех момент, по мере того, как лодка пятится
к весам, а цепная лебедка тянется за их уловом.
Большинству морских чертей, выложивших свои кровные за привилегию
поохотиться на крупняк в компании больших шишек, идя на мировой рекорд в
водах Коны, до лампады, что станется с пойманной рыбиной после того, как они
снимутся рядом с бестией, висящей во весь рост на дыбе на краю мола.
Прибытие Рыбы в город - фактически единственное действо за день; ибо
рыбалка-спектакль - именно то, что характеризует побережье Коны (не считая
всех слухов об урожаях марихуаны и неправдоподобном риэлторском кидалове).
Разборки по-Конски подразумевают вторжение в порт к весам с одной
БОЛЬШОЙ рыбой, а не тремя-четырьмя сдохляками, и толпа на моле это осознает.
Они во весь голос высмеют любой улов, который можно извлечь из лодки чем-то
мельче подъемного крана.
На заходе солнца в воздухе носится жажда крови. К пяти толпа пьяна и
безобразна. Пара, впервые выехавшая на каникулы из Питсбурга, стоит на моле
и, как дуэт прожженных экспертов, рассуждает о габаритах рыбы размером с
компактное авто, которое они арендовали в аэропорту.
- Насколько велика эта штука, Генри?
- РЕАЛЬНО большущая штука, дорогая. На весах цифра 1.21, но это может
быть только голова. Тело, как у коровы, думаю, весит с тысячу.
Настроение вокруг весов на закате в бухте Кайлуа - серьезная драма, и с
каждой новой лодкой напряжение растет.
К пяти вечера в удачный день они требуют 500-килограммовых и клянут
капитанов, приносящих что-то меньшее.
Линчевания не избежать никому, ибо даже 50-килограммовая ахи уходит
япошкам из ледохранилища по $2,78 за полкило в июне - этого достаточно,
чтобы оплатить горючее за весь день и стоимость самого похода - а цена за
то, чтобы не представить рыбу на суд толпы и щедрых япошек слишком высока
даже для серьезных шкиперов. Они сшибают кучу денег за оказанные услуги, и
одна из них - фотографировать клиентов на моле с добычей - даже за скромного
45-килограммового марлина, чуть не оторвавшего руки тому, кто его ловил,
вплоть до момента истины на весах "будет стоить не менее пяти сотен".
Любая рыбина выглядит огромной, когда пружинит в 6 метрах на конце
твоей лески. 50 килограмм кажутся миллионом, когда ты провоевал с ними
пару-тройку часов; а за $500 многие клиенты влюбляются в нее к тому моменту,
как наконец затащат на борт.
Они жаждут фотографий 8 на 10 - начиная с момента входа в порт и
заканчивая вздергиванием рыбины на виду у целой толпы, хорошо то или плохо.
Хуже того, чтобы приволочь "выдру" - не приволочь ничего вообще.
.............................................................................................................................
Король Джеймс волновался не меньше. Он первым из высадившихся на берег
заметил пропажу ялика. Его окликнул Берни, подгребая к "Дискавери" по пути
на "Резолюцию". Клерке только что вернулся на корабль, а Король прибыл на
борт в критический момент - когда Кук отважился на решительную и опасную
акцию.
Когда Король начал излагать детали происшествий предыдущего вечера,
Кук, как пояснил потом Король, "резко его перебил".
- Вот что я намерен сделать, мистер Король, - угрюмо объявил Кук, -
доставить короля и кое-кого из вождей на борт и содержать под стражей в
качестве заложников до возвращения ялика.
Кук удовлетворенно закончил заряжать мушкет.
- Ваша задача - охладить пыл индейцев на вашей стороне бухты. Сообщите
им, что никто не пострадает. И вот еще, что мистер Король, не давайте им
разбредаться и выходить из-под контроля охраны.
Король зашел на борт в тот момент, когда капитан погрузился в шлюпку.
Он наблюдал, как шлюпка в сопровождении Уильямсона на баркасе и Ланьона в
ялике двинулись на север от "Резолюции" - к месту высадки на Каауалоа.
Король высадился на пляже и был встречен Бейли, взволнованно ожидавшим
вестей. Вражеский говор едва доносился до них, уносимый восточным ветром. В
лагере, среди моряков, плотников и остальных стояло возбуждение, равно как и
среди аборигенов, тревожно стоявших вокруг.
Несколько каноэ сошли на воду, включая одно под командованием
величавого и энергичного вождя Калирну. Их постигла та же участь, что и
каноэ из Каауалоа. Король вспомнил слова Кука, приказавшего Ледьярду
расставить людей с мушкетами, заряженными дробью, и открывать огонь при
провокации, а потом направился в дом верховного жреца Коа.
Коа и остальные жрецы нервничали. "Я объяснил им, как смог, цель наших
приготовлений, - написал Король в отчете, - я понял, что они уже слышали про
кражу ялика, и заверил в том, что хотя Капитан Кук и намерен вернуть его и
наказать виновников, жрецы и жители деревни на нашей стороне острова не
должны даже допускать возможность того, что кто-нибудь из них хоть малейшим
образом пострадает от наших рук".
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
НА ХУЙ ПОСЛАН: Я БОГАТ!
Трагически и неожиданно покинув острова, Ральф оставил мне тучу
блядских проблем, многие из которых были посерьезнее, чем судьба собаки
Сейди. Половину Эккермановского урожая марихуаны на Южной Точке ночью
скоммуниздили копы или кто еще. В любом случае, сказал он, пришло время
собирать жатву и ненадолго убраться из города.
- Сто пудов, они еще вернутся, - твердил он, - и если это копы, на сей
раз они прихватят ордер. Мне нужно повыдергать ее СЕЙЧАС. Речь идет о паре
сотен тысяч долларов.
Кроме того, не ладилось с мистером Химом, риэлтором, жаждавшим оплаты
за наш постой - минимум две тысячи налом. Вдобавок, неизбежен был вопрос о
корочке красного дерьма по всем владениям. Если она затвердела, снять ее под
силу только промышленной пескоструйке.
Лично мне цвет нравился. Я окунулся в воспоминания о Востоке. Странные
красные блики на домах в послеобеденное время. Я несколько раз проезжал
мимо, и замечал, что даже трава на лужайке блестит. Бассейн иногда выглядел
как кровавый холм, а частая листва на лимонных деревьях, казалось, вот-вот
воспламенится. Окрестности вообще смотрелись иначе, овеянные аурой тайны и
магии. Странные, но значительные вещи творились здесь. И, возможно, еще
будут. В этом крылась своя красота, но производимый эффект выбивал из колеи,
в связи с чем я не сомневался: Химу едва ли удастся сдать эти дома приличным
людям.
- Рассчитайся с ним и не спорь, - посоветовал Эккерман. - Две тысячи -
копейки, когда можно отделаться от такой свиньи, как Хим. Он из тебя всю
кровь высосет. Тяжба затянется на годы.
Хим был могущественной фигурой в местной политике. Даже как-то
избирался президентом Риэлторской Ложы Коны, но ушел из-за скандала.
- Он продавал несуществующие квартиры пенсионному фонду, - пояснил
Эккерман. - Ксерил договор в трех экземплярах, облапошивал стариков.
Господи, да половина дохлых строительных проектов на острове - химовских рук
дело. Он настолько проворовался, что, наверное, ссытся в штаны каждое утро,
но он богат и содержит ораву адвокатов, чтобы запихивать таких, как ты, в
тюрьму Хило.
Я согласился, что тогда, конечно, лучше раз и навсегда расплатиться с
мистером Химом, но мои золотовалютные запасы поисчерпались. Я дал ему две
тысячи авансом, остаток был за Ральфом.
- Вот здорово, - обрадовался Эккерман, - теперь мы оба попали.
Единственная наша надежда - это урожай. Нужно всего-то собрать все в
мусорные мешки и доставить в аэропорт.
- Почему бы и нет, - согласился я.
Смысла в этом я не видел, но настроение мое портилось, а невеста отбыла
в Китай на несколько недель, бросив меня в не самой благоприятной ситуации.
Я расслаблялся на крыше у Эккермана с термосом маргарит те несколько часов,
пока он инспектировал состояние всходов. Наконец, он вернулся с продуманным
планом. Он говорил более, чем о двухстах тысяч долларов. Скорее, даже о
миллионе.
Нам предстояло собрать добро в мешки и отправить почтой в отделение
аграрного Техаса, где один тип, как-то меня наколовший, держал заброшенное
ранчо. Такой объем, рассудил я, либо привлечет колоссальное внимание, либо
вообще никакого. При последнем раскладе мы живем.
Если объявимся там недельки через две и обнаружим людей, тусующихся за
телефонными столбами, на почтамт не пойдем. Но если все будет чисто, мы
разбогатеем. Я знал людей в Хьюстоне, они отогнули бы сотню тысяч, чтобы
только дунуть. Многие всю жизнь ждут шанса сделать что-нибудь в этом духе:
- Салют! Это ДеЛорейн, я - новый фронтмен "Трипл Сикс". Мне там почта
не пришла?
За следующие секунды люди часто расплачиваются: нервные окончания
напряжены до предела, а жизнь висит на волоске. Что бы дальше не произошло,
это будет всерьез. Ни в Вегасе, ни даже в наркотиках нет ничего такого, что
хотя бы шло в сравнение с ЭТИМ кайфом. Для того, кто подписался набить
гавайской марихуаной сотню ящиков из-под пива, из техасского почтамта ведут
лишь две дороги. Либо тебя подкараулят чекисты и уведут в цепях, а то и
попросту прикончат в уличной разборке. Либо ты покупаешь марки или
разглядываешь фото "Осторожно, разыскиваются", пока наемные грузчики таскают
коробки в грузовик под зорким оком почтмейстера.
Эккерман изъявил готовность пойти на такой риск, посему мы скатились с
горы до отеля "Король Камехамеха", где и поселились. Ральф позаботился обо
всем, что касалось ухода за собакой, но нигде не упомянул ее опекунов,
вследствие чего регистратор разнервничался, когда я сказал, что мы селимся в
ральфовский люкс до разрешения вопроса. Предварительно я побеседовал с
гостиничным доктором, который покаялся, что поддал, когда составлял
заявление о врачебной ответственности, и теперь об этом сожалел.
- Это не просто пизданутая псина, - сознался он мне. - Это своего рода
чау-чау-выродок. Когда я взвесил его сегодня, он весил на 2,5 кило больше,
чем вчера. Тело растет, как гриб, соразмерно полному истощению центральной
нервной системы.
- Не волнуйся, - сказал я, - я растил его с щенячьего возраста. Это был
мой рождественский подарок дочери мистера Стедмана.
- Боже правый! - пробормотал он. - Что же тогда она вам преподнесла?
- Руперт бесценен, - ответил я. - С этого пса начнется целая порода,
когда мы доставим его в Англию.
- Ужасная затея, - сказал врач. - Если бы у меня была подобная собака,
я бы ее усыпил.
- Такое решение вне нашей компетенции. Мистер Стедман оставил
инструкции. Наше дело их выполнять.
Доктор согласился. Равно как и регистратор, от которого, тем не менее,
ускользнули кое-какие детали.
- Кто-то должен вот тут подписать, - заявил он, - и собака этого
сделать не может.
Он обратил взор на счет, который держал в руках.
- Кто такой Руперт? - спросил он. - Это единственная подпись, которую я
могу распознать.
А, действительно, кто он, подумал я и уставился на горбинку его носа.
Руперт - имя собаки, но я знал, что такой поворот клерка не воодушевит.
Эккерман был снаружи, на стоянке, с десятью мусорными мешками сырой
марихуаны. Он пребывал в боевой готовности загрузить их в лифт и откантовать
в номер Ральфа на тележке. Назад пути не было.
- Не стоит беспокоиться, - сказал я, - мистер Руперт скоро приедет и
подпишет все, что пожелаете.
В ту же секунду в фойе возник Эккерман. Он злобно жестикулировал, минуя
стойку.
- А-а! Мистер Руперт, - сказал я.
Эккерман пришел в замешательство.
- Вам надо здесь подписать, - продолжал я. - Собака слишком больна.
- Само собой, - ответствовал он. - У меня с собой лекарство для бедного
зверя.
Эккерман вынул из хозяйственной сумки пригоршню красных и желтых
блошеловок - то были цвета Алии. Голос клерка приобрел иной тон.
- Ах, да... собачка. Теперь припоминаю. Разумеется. Доктор Хо очень
переживал. Животное в 505-ом номере, - он сверился с компьютером, - и в
506-ом, - буркнул он с осадком расшатанных нервов в голосе.
- Что?
- Это животное нужно усыпить! - клерк внезапно заорал. - Оно покрыто
МИЛЛИОНАМИ красных блох! Мы даже ЗАЙТИ не можем в эти номера, не говоря уже
о том, чтобы их сдать! Это вонючее существо обходится нам в триста долларов
ежедневно!
- Знаю, - сказал Эккерман. - Мне придется ЖИТЬ с бедным зверем. Мистер
Стедман взял с меня клятву, прежде чем улетел в Лондон. Он хочет, чтобы мы
посадили этого пса на самолет сразу, как он будет готов к путешествию.
- Руперт теперь наша забота, - сказал я клерку. - ТОЛЬКО наша.
- Руперт? - переспросил Клерк.
- Не суть, - брякнул Эккерман. - Доктор Хо организовал специальный уход
за ним. О деньгах забудьте. Деньги для мистера Стедмана - навоз.
- То то и оно, - подтвердил я. - Он - богатейший в Англии художник.
Клерк с уважением кивнул.
- Чем он обязан нам и никому больше.
Я подтянул Эккермана к стойке.
- Мистер Руперт, - пояснил я, - личный менеджер мистера Стедмана. Он
разгребет любую волокиту.
Эккерман тепло улыбнулся и протянул все еще блекло-синюю руку. Клерк
помедлил, явно встревоженный трупной окраской плоти мистера Руперта... но на
руке росли светлые волосы и висел золотой ролекс. Регистратор смотрел
настороженно, но, казалось, уже расслабился. Мы производили четкое
впечатление живых людей, не взирая на эксцентричное поведение.
- Очень приятно, мистер Руперт, - сказал он, - вылезая из-за стойки,
чтобы пожать Эккерману руку, - мы окажем вам всестороннюю помощь.
- На нас ляжет вина за трагедию, если животное не удастся вылечить.
- Не волнуйтесь, - сказал клерк, - доктор Хо пользуется большим
авторитетом. Именно поэтому мы выбрали его нашим терапевтом.
- Безусловно, - встрял я. - Он до сих лечит пор мою инфекцию от укуса
осы.
Клерк невыразительно кивнул и положил на стойку бланк для кредитной
карты, который учтиво подвинул Эккерману.
- Теперь не могли бы вы подписать здесь? - попросил он.
Эккерман что-то резво накарябал на бланке и взял у регистратора два
ключа.
- 505-й был номером мистера Стедмана, - сказал клерк, - но мы открыли
дверь в смежный 506-й - так что теперь в вашем распоряжении весь люкс
Королевы Каламы - с баром и обширным пространством, необходимым для немытой
собаки.
Мы поблагодарили его и пошли к лифтам, но он окликнул нас:
- Вы, конечно, понимаете, что этот люкс - запретная зона для всего
персонала гостиницы.
Эккерман остановился на полушаге и медленно, как робот, развернулся на
пятках. Улыбаться он перестал.
- Что вы имеете в виду под запретной зоной?
Клерк опять зашаркал к нам.
- Ну... э-э... думаю, дело в медицинской проблеме, мистер Руперт.
Красные блохи вредны для здоровья. Мы не можем позволить нашим сотрудникам
подвергаться опасности заразиться инфекционным заболеванием.
Он разволновался.
- Эти чертовы штуки переносят бактерии, - кричал он. - Красные блохи
хуже крыс. Они переносят оспу. Переносят холеру, сифилис.
- Как на счет доставки в номер? - спросил я.
Клерк колебался. Глаза не фокусировали.
- Доставка в номер? - издал он эхо. - Э-э, да... ну... не волнуйтесь об
этом. Никаких проблем, мистер Руперт. Вы получите полное обслуживание
номера, какое вам будет угодно - единственное, мы будем оставлять все за
дверью.
Он счастливо закивал, явно довольный своей находчивостью.
- Именно так, - продолжал он. - Номера не обслуживаются, но коридор,
разумеется, здесь ни при чем - поэтому я просто порекомендую нашим людям в
обслуживании ни под каким предлогом не входить внутрь. Они доставят все, что
пожелаете к дверному проему, но не перейдут порог. Это вас устроит?
Эккерман задумчиво кивнул, как если бы ставил неутешительный диагноз.
Вслед за этим он улыбнулся клерку и произнес:
- Само собой. Это единственное приемлемое решение, разве нет? Мы будем
делать все перед дверью: никакого риска - никакой ответственности.
Это прозвучало вполне четко, и клерк усердно закивал.
Равно как и я, пока мы двигались к лифтам.
- Базовый канон всей англоговорящей юриспруденции, - прошептал я, -
НИКТО не станет оспаривать эту истину!
- Точно, - сказал Эккерман. - Курс права в Оксфорде. Первое, чему нас
научили.
- Очень ловко, - ответил я. - И предельно легально. Мистер Стедман
хотел бы, чтобы все делалось именно так.
Эккерман пожал плечами:
- Поживем - увидим. Мы сможем нагнать километровый счет, прежде чем нас
накроют - что-нибудь вроде пятисот долларов в день, учитывая доставку в
номер и врачей. Блин, я только что выложил сорок восемь долларов наличными
за эти блошеловки. Надо будет накинуть эту сумму на карточку Стедману.
- Сколько же ты взял? - спросил я, заходя в лифт.
- Две дюжины, - ответил он, - двенадцать тебе, двенадцать мне. Напялим
по шесть на руку, как браслеты.
- Здравая мысль, - сказал я.
.............................................................................................................................
Они провели Кука и Филлипса к дому Террибу - крытой соломой хижине,
выстроенной без напуска и украшений, но более крупной, чем соседние. Офицеры
ждали появления короля, и спустя несколько минут Кук сказал:
- Разведайте, что там к чему, Филлипс. Мне не с руки идти внутрь, я
вообще сомневаюсь, что старик там.
Филлипс нырнул в дом.
- Когда я зашел, старик только проснулся, - скажет позже Филлипс.
Он известил короля, что Кук стоит снаружи и хочет увидеться с ним.
Медленно, нерешительно за счет своих лет и состояния здоровья, король встал
и одел мантию. Филлипс помог ему выйти из дома. Увидев бога Лоно, Террибу
выказал радость и полное отсутствие каких-либо признаков вины.
Кук повернулся к Филлипсу и сказал по-английски:
- Уверен, он совершенно непричастен к произошедшему.
Затем он по-полинезийски пригласил короля на борт "Резолюции". Тот
немедля согласился и поднялся не без помощи двух сыновей, которые взяли его
под локти. Процессия двинулась к берегу.
Дальше события развивались в ускоренном режиме по направлению к
катастрофе, не готовым к которой оказался только Кук. Первой реакцией на
арест короля стала ярость - вспышка гнева, с которой прежде не приходилось
сталкиваться ни королю, ни его жене. Сам король внезапно превратился в
жалкую и нецарственную персону - со слов Филипса он был "угнетен и испуган".
В то же время четверо человек на каноэ принесли весть о смерти вождя
Калиму из Ваупунаулы от пуль. Эта новость накалила обстановку, распалив
туземцев. Они приблизились, две или три сотни. Вялый ропот резко перерос в
откровенную враждебность, к ней добавилась небывалая жесткость -
пронзительный, заунывный визг стромбидов, в которые они дули.
Даже Кук не мог игнорировать превосходящие силы, окружившие его, а
равно и их угрожающий настрой. Ни один из аборигенов, включая тех, кто стоял
вплотную, не пали ниц. Напротив, они размахивали палицами и копьями, кое-кто
держал новоприобретенные железки с кораблей, а кто-то - 50-сантиметровые
лезвия.
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
Двери лифта открылись, и мы вышли.
- Как ты расписался?
- "Руперт".
- И все?
- Ага. Правда, я навертел кучу завитушек, вволю позабавился с
филигранью готического шрифта, - он опять пожал плечами. - А какого хрена?
Все равно это подпись собаки. Я же не Руперт.
- Теперь Руперт. Ты ИМЕННО мистер Руперт, и как только ты об этом
забудешь - окажешься в тюрьме Хило за мошенничество в гостинице. Это тяжкое
преступление.
Он кивнул, поворачивая ключ в замке 506 номера.
- Ладно, ты прав. А псину мы переименуем.
- В Гомера, - сказал я. - Пес по кличке Гомер. Я возьму с доктора Хо
что-нибудь типа письменных показаний.
- Вот именно. Как бы то ни было, это мудачье внизу не должно колыхать,
как нас зовут. Они нам что угодно на блюдце с каемкой притаранят, лишь бы
ральфовская кредитка авторизовывалась.
- Господи, - добавил он, - а Ральф вообще вовремя оплачивает счета?
- Может, и нет. Сколько нам потребуется времени?
- Немного. Я смогу упаковать все всходы за три дня - меня, кстати,
устраивает эта параша с "запретной зоной"; нам не придется дергаться из-за
прислуги.
Я кивнул. Это была другая сторона медали, и меня она беспокоила. Я
знал, что мы управимся с собачьей проблемой и даже с риском внесения нового
имени чау-чау и Ральфовской кредиткой, но я совершенно не разделял той
легкости, с которой Эккерман планировал использовать лучший номер отеля
"Король Камехамеха", что в самом центре Коны, как склад урожая марихуаны. Он
хотел нанять уплотнитель отходов и спрессовать целый сад марихуановых кустов
до размеров телевизора.
- Сколько там у тебя? - спросил я.
- Немного. Килограммов двести пятьдесят.
- Сколько? Двести пятьдесят? Это чересчур. Нас раскусят. И примут.
- Не стоит волноваться. Весь люкс занесен в запретную зону. Они не
имеют права переступить порог.
- Херня это все. Из-за двухсот пятидесяти кило они переступят через что
хочешь. Последнее, что нам сейчас нужно - это парад банчей в номер и
обратно. На нас набросится весь город. Мы спровоцируем смуту в обществе.
Одно дело красные блохи, но...
- Забей, - отрезал Эккерман. - Блохи нам НУЖНЫ. О лучшем прикрытии
нельзя и мечтать.
Я подумал с секунду, а потом отбросил тревоги. В конечном счете, это
был люкс мистера Руперта, а не мой - и именно мистер Руперт будет
расписываться на листках доставки в номер. Я же всего-навсего оказываю
любезность моему закадыке Стедману, богатому и известному британскому
художнику. Он, видите ли, в срочном порядке улетел в Лондон, а нас попросил
позаботиться об умирающем псе. Зверь был слишком болен, чтобы его тревожить.
Его мозг давным-давно закоротило от непрерывного третирования красных блох,
которых он, верно, подцепил на Гавайях - вероятно, в этом самом отеле. Когда
мы об этом узнали, у нас не оставалось выбора, с чем согласился доктор Хо.
- Не парься на счет этого чокнутого шарлатанишки, - убеждал меня
Эккерман. - Это худший кокосовый обьебосник на острове. Я его много лет
знаю. Он на меня пашет.
- Что? Доктор Хо?
- Ага. У него друзья в Вайкики. Поставляют море собачьих медикаментов.
И поставляют здоровенными ящиками.
Здоровенными ящиками? Собачьи медикаменты? Ну и ну. Ральфу бы это
понравилось.
После двух недель в гостинице стало очевидным, что нам нужна передышка.
Слишком высоко было напряжение. Мы торчали там слишком долго, и местные
начинали нервничать. Риэлторы с самого начала переживали по поводу
негативного эффекта, который могла оказать история нашего размещения на их
рынок, а отвратный опыт рыбной ловли лишь раскочегарил их страхи.
Мы и сами куксились. Мое настроение сделалось настолько гадким после
того похода, что скрывать его я не мог. Капитан Стив тяжко квасил, Норвуд
смылся, пляжные сорвиголовы по-прежнему охотились за Лейлой, а внезапный
отлет Ральфа в Лондон - который расстался, как он считал, со стыдом,
постоянными неудачами и публичным унижением - явился свидетельством того,
что даже с друзьями каши не сваришь.
В том-то и дело. Это было ясно с самого начала - хотя и не все в это
вникли как следует: бизнес в Коне - это бизнес. Особенно продажа
недвижимости. В одной только Коне зарегистрировано 600 риэлторов, и
последнее, что им сейчас нужно - это волна антирекламы в прессе на материке.
Цены на рынке взвинтили до такой степени, что я знал - такими темпами,
вскоре люди будут рыбачить по месту жительства вместо того, чтобы нагрянуть
сюда. Спекулянтский рынок начала 70-х нашел продолжение на Гавайях, таких же
легендарных, как спесь капитана Кука.
ПО ПИЗДАТОЙ, ПО ДОРОЖКЕ
Когда Эккерман вернулся из Гонолулу, мы решили ненадолго залечь на дно.
Даже наши друзья из "Хагго" занервничали от того, как я околачивался там три
недели после отъезда Ральфа. Риэлторы вили вокруг нас сплетни. Я понимал -
мы достигли той переломной точки, когда даже бармены в таверне "Кона" начали
говорить "Я думал, вы уехали на той неделе", стоило мне только войти.
Или:
- О чем вы НА САМОМ ДЕЛЕ пишете?
- Неважно, - отвечал я. - Скоро узнаем.
В какой-то момент я приобрел привычку окапываться в углу бара таверны
"Кона", чтобы почитать газетку и попить холодных Маргарит, одним глазом
следя за весами через бухту - на тот случай, если увижу сборище, что
означало неминуемое прибытие крупняка.
С жердочки в углу, под медленно вращающимися вентиляторами мне
открывался весь берег. Славное было местечко почитать - на лужайке
практиковались в хуле - гавайском танце, высокие кокосовые пальмы качались у
волнореза, большие рыболовные лодки шли в бухту, а вокруг меня тихо болтался
целый зоопарк шизанутых людей.
Мы въезжали в жизнь мачо. Несомненно. И бесповоротно. Мы жили среди
этих людей, имея с ними дело 24 часа в сутки на их поле. Они ходили в море
на собственных лодках, поддатые уже к обеду и вечно недовольные этими
молчаливыми ублюдками-мореплавателями с их специальными знаниями и кругами,
которые они нарезали по воде. Кое-где на побережье Коны глубина - двенадцать
километров. Двенадцать километров строго вниз, все равно что упасть со
скалы. Тело будет долго оседать на морское дно. И все черным-черно, полный
мрак.
Так глубоко не заплывают даже акулы. Но они легко подберут тебя по пути
вниз, где-нибудь на мутно-голубой отметке в 90 метров, там, где меркнет
свет. Болтаться в лодке размером с пикап в открытом море, когда под тобой 12
километров, хочется меньше всего, особенно, если ты капитан. Или матрос. Да
кто угодно.
Правил нет. Делай, что сказано, вне зависимости от того, насколько
безумно это звучит. Даже если капитан заперся в сортире в трюме в девять
утра с литром виски, забив на то, что лодку водит кругами 45 минут, а матрос
завалился в кресло для ужения с закатившимися глазами, похожими на
инкрустации белого мрамора.
Даже тогда не рискуй что-либо спрашивать. Эти люди - профессионалы,
шкиперы, капитаны с лицензиями, и они воспринимают себя со всей
серьезностью. Слова вроде "мачо" и "фашист" принимают совершенно иное
значение, когда земля теряется из виду. Ничто так быстро не превращает
человека в нациста, как выход в открытое море с кучкой невежественных
незнакомцев, и неважно, сколько они платят. Это почти правило моря, считают
чартерные капитаны, что "клиент" запаникуют и все испоганит при первом
признаке беды, посему они разыгрывают карту по-своему; если несколько твоих
клиентов попадали за борт, выбить страховку будет непросто.
- Ни один из вас, хамы, не нашел бы работу в Карибском бассейне, -
заявил я однажды вечером в "Хагго" сидевшим за стойкой профессиональным
рыбакам. - Вы бы и во Флориде с голоду померли.
Реакция последовала зловещая. Настроение за столом безнадежно
испортилось, и Эккерман попросил счет. Набежало около $55, и Эккерман быстро
расплатился кредиткой, когда народ сбегался, чтобы поглазеть на мордобой.
- Пора смываться отсюда, - сказал я, когда мы отъезжали со стоянки. -
Мне уже отказывает чувство юмора.
- Им тоже, - ответил он.
Движение на Алии-Драйв было "бампер-к-бамперу". В пробке копошилась
толпа головорезов, топтавшая мотоциклиста, потерявшего управление и
пробороздившего стаю серферов. Сорок-пятьдесят человек, ополоумевших от
марихуаны.
Я развернулся на 180 и нацелился на гостиницу, избегая царившего
безумия. Чуть позже, стоя на балконе отеля, мы услышали хорошо знакомое
завывание полицейских сирен.
Эккерман открыл новую бутылку скотча, и мы сели насладиться закатом.
Был отлив, никакого прибоя, и рукопашная на шоссе сгребла отбросы с пляжа. Я
почувствовал, что настал час расслабиться и подумать о море.
Эккерман смолил без передыху. Лицо потускнело, что затруднило беседу.
- Что ж, - сказал он в итоге, - пошли к вулкану. Там они нас не найдут.
Он рассмеялся и неожиданно встал.
- Вот именно, - добавил он, - мы рванем на гору. Возможно даже, по
Пиздатой Дороге.
- По Пиздатой Дороге?
- Ага. Тебе понравится. Можем пойти на рекорд - час семнадцать минут из
Хило в Ваймеа.
- Далеко это?
- Восемьдесят-пять километров на предельной скорости.
"Сомневаешься - сверли дырку"
Харлей Дэвидсон
Мы слишком быстро мчались в Хило, съехав со склона под дождем и совсем
чуток недобрав до 160 км/ч. Спидометр показал 250, но я не был настроен на
необоснованный риск, поэтому перешел на вторую скорость.
Эккерман что-то прокричал мне, когда жестяной почтовой ящик летел прямо
на нас. Я успел проскочить и вновь дал по газам, выйдя из виража. Мы
подпрыгнули, как на батуте, и понеслись дальше.
До этого я Феррари не водил, и у меня ушло время, чтобы наблатыкаться,
но вот я уже расслабился, хотел немного помастурбировать махиной, откинуться
назад и потарабанить ее (мне казалось, что любая машина за $60 тысяч
изготовлена с некой особенной целью - и до сих я никак не прорюхаю, для чего
была сделана та; чего именно она сама хотела).
Цифры на спидометре какое-то время дурили меня, что Феррари 308
предназначалась для быстрой езды. Но тут я ошибался. Многие машины гоняют, и
большую их часть я водил сам - но никогда мне не доводилось управлять
транспортным средством, которое я бы осмелился протащить змейками вниз по
склону на 160 км/ч под дождем, по двухполосной бетонной магистрали, с трех
километров над уровнем моря до нуля меньше чем за 10 минут.
Перепады на 160 км/ч всякий раз настолько резки и быстры, что порождают
жуткое ощущение свободного падения. Как будто паришь или летишь со скалы.
Посторонний шум сходит на нет, и глаза вырастают до невероятных размеров,
фокусируя остро-остро.
Мы уже побили рекорд - или так только казалось - но уверенности во мне
не было, а Эккерман до того закостенел на пассажирском сиденье, что перестал
следить за секундомером. Больше часа он только и делал, что вопил мне цифры
каждые десять-пятнадцать секунд, но тут вдруг занервничал. Глаза озарились
безумием, а руки вцепились в приборную панель. Уверенность улетучивалась.
Все, чего нам сейчас хотелось - это результата наших усилий, но об этом речь
уже не шла. Мы уже не рубили фишку, когда оказались на вершине холма, в тени
тюрьмы Хило, чудом выжив и не дожав до рекорда каких-то двух минут.
Соберись, сказал я себе. Держись и не трогай тормоз, не зевай. Опасно,
я почти потерял управление.
Но не совсем, у машины потрясающая балансировка. Она шла почти на
автопилоте, работая на пределе своих возможностей, и у меня не хватало духу
сбавить обороты. Там, далеко впереди, за облаками, белая линия прибоя билась
о камни у порта Хило. Она растягивалась в обоих направлениях, как полоса,
нарисованная мелом, сочно-зеленое побережье Гавайев с одной стороны и
темно-серая зыбь Тихого с другой. Бухту заполонили барашки, лодок не было...
унылое воскресное утро в Хило, столице Большого Острова. Из населения, в
основном, японцы, привыкшие спать по воскресеньям и немногие из которых -
добродетельные католики.
Я уже успел принять это во внимание, равно как и другие этнические
факторы, когда скоростной пробег проходил стадию планирования.
За шесть часов до этого, собственно, перед тем, как позакрывались все
бары в Коне, Эккерман обронил, что собирается сгонять в поход за тунцом в
Бимини на следующий день... мне это не понравилось, так как у меня были
совершенно иные планы в отношении его новенькой желтой Феррари: установить
новый рекорд в скоростной езде по Пиздатой дороге.
4 июня 1981, Кона
Дорогой Ральф,
Я застрял тут, в Центральной Уебанской, наблюдаю за тюленятами в
перерывах между преумножением километровых счетов. Я откладываю свой отлет и
ошиваюсь тут на балконе, как мудной, любящий посинячить вождь краснокожих в
ожидании какого-нибудь амбала, чтобы с ним схлестнуться. Я всегда знал, что
этим кончится.
И я почти чую козла, он ходит кругами, в нескольких метрах от попадания
на мой крючок... на сей раз, правда, он ведет себя иначе; теперь ему,
похоже, любопытно.
Все изменилось с тех пор, как ты уехал, Ральф. Во-первых, я разок вымыл
голову. Во-вторых, я исчез из поля зрения... но не вообще исчез. По крайней
мере, для Капитана Стива. Я постоянно с ним созваниваюсь - по любому поводу
или просто поделиться посетившей идеей: охота на диких свиней? машинописные
ленты? глубоководные погружения под кислотой? почему тамагочи не дошли до
Данхиллз? кто берет джипы напрокат? куда девалась Пеле? с какой скоростью
может бледнолицый ехать по Пиздатой дороге на закате? зачем я здесь? кому
принадлежит "ДаКайн"? где вся рыба? не звал ли меня Руперт? не мог бы ты
оформить еще один чек на две сотни? почему Норвуд мне не перезванивает на
счет кладбищенских участков? что за мать была у Сполдинга? почему ты не
устроишься на работу?
Обычно со всеми этими вопросами ему звонит Лейла. Что вдвойне его
нервирует, потому что в душе он понимает - это не нормально. Но он никогда
не кладет трубку. А потом она ему перезванивает, чтобы уточнить кое-какие
детали... словом, они проводят вместе много времени за делом и часов за
потехой.
Кое-что срастается. Это проветривает мой мозг и дает передышку, чтобы
сфокусироваться. Ночи напролет я печатаю, а днем шмонаю дороги в поисках
Пеле. Она постоянно голосует, главным образом, в обличье старушенции. Посему
я очень много езжу и сажаю толпы хичхайкеров, особенно старых перечниц... но
на скорости 65 километров в час срок годности установить непросто; и
позорная правда в том, что в любой жаркий полдень меня можно наблюдать на
Алии-Драйв в мустанге, цепляющим женщин всех возрастных категорий.
Пока мы едем, я их пытаю. Некоторые этого не выдерживают: рыдают, врут,
подвывают радио и демонстрируют сиськи во всей красе, а многие клянутся, что
влюблены в меня по уши к тому моменту, как мы подъезжаем к автостоянке.
Туда я их и везу, вне зависимости от того, куда они просят их
доставить. Я везу их до самого конца Алии-Драйв, потом со склона к
призрачной бухточке, и всю дорогу предлагаю кирнуть теплого джина из бутылки
без горлышка, зажатой у меня между ног.
Многие дамы согласны на что угодно, лишь бы не пить джин со
стокилограммовым лысым психом в машине с открытым верхом в послеобеденные
часы на Алии-Драйв или на парковке. Где я, кстати, их всегда и бросаю. Ну,
за исключением тех, кто пьет джин.
ОК
Х.С.Т.
ХОЗЯИН ГУЛЯЕТ - МЕСТО ТЕРЯЕТ
10 июня 1981, Кона
Дорогой Ральф,
Ладно... сейчас все ДЕЙСТВИТЕЛЬНО иначе. Это заняло чуть больше
времени, чем я предполагал, но орешек под названием Кона, наконец,
раскололся. Примерно через шесть часов после того, как я совершил последнюю
ходку по Пиздатой дороге, я сидел в кресле для рыбной ловли в лодке под
названием "Ципочка". Я ввязался в отчаянную схватку с громадной рыбиной - и
17 минут спустя я подтянул ее так близко, что смог дотянуться и разнести ей
мозг одним сумасшедшим ударом Большой полинезийской булавы.
Былого высокомерия как не бывало, Ральф. Теперь я могу бухать с
рыбаками. С большими мальчиками. Мы собираемся в "Хагго" где-нибудь на
заходе солнца - потравить байки, попить коктейль "Каталажка" и погорланить
дикие песни про Цингу. Я стал одним из них. В ночь, когда я поймал рыбину, я
отрубился в "Хагго", а прошлой ночью меня вышвырнули из таверны "Кона" за
то, что без причины пнул хозяина по яйцам. Последнее, что он спросил после
того, как пригласил нас на ужин и принял чек на $276, было:
- За что ты меня так?
Вслед за этим его глаза закатились, а сам он с жутким стоном приложился
о выступ из черного камня на лестничной площадке. Вот что я услышал сегодня,
когда позвонил узнать, получил ли он отправленные мной в качестве извинения
розы... ага, все именно так. Впервые в жизни я послал мужчине дюжину роз.
Парни в "Хагго" озверели, услышав об этом. Они ржали, как дураки,
похлопывали меня по спине и даже восстановили мои привилегии в баре. Мардиан
- тот, кому я дал по яйцам - им не по душе, потому что первым, что он сделал
после покупки таверны "Кона" был поход к рыбакам в "Хагго", где он заявил,
что разорит заведение за полгода, и любой, кому это не понравится, может
смело пососать его черный пояс.
Он очень хорошо владеет каратэ и, видимо, открутит мне голову в
следующий раз, как я соберусь у него выпить... Но мне нравятся маргариты на
закате, Ральф, а таверна "Кона" - единственное место в городе, где мои чеки
идут не хуже налички.
Хватит уже, да? Кажется, пора уезжать.
Но прежде чем я соберусь, хочу поведать тебе рыбацкую историю. Рабочее
название - "Как поймать большого марлина в глубоких водах", но я еще могу
передумать до того, как она пойдет в печать.
Это шизанутая история, Ральф. Она была шизанутой с самого начала и
неумолимо шизеет день ото дня. Им не понять, почему я до сих здесь. Я с ними
солидарен, по правде сказать - разве что это работа, но расходы чудовищны.
Они и ВПРЯМЬ чудовищны. Если эта книга не станет бестселлером, мне
придется идти работать или чартерным капитаном, или риэлтором, а, может, и
по совместительству. Такой шаг обеспечит мне своего рода точку опоры -
вернее, ее иллюзию, да и то ненадолго.
На рыбной ловле я бы концы с концами свел, а вот за рынок недвижимости
не ручаюсь - сегодня он настолько никудышен, что дай мне дом на Алии-Драйв,
и к рождеству я все равно обанкрочусь. Все побережье уходит с молотка:
достается тому, кто предложит наивысшую цену, а, в сущности, вообще любому
покупателю. Никто ничего не приобретает, если цена не занижена в десять раз.
Шестьсот риэлторов Коны, и все, что сейчас они между собой поделили -
это 50 сорванных контрактов с условными платежами. Такова обстановка спустя
полгода после того, как ты уехал в начале января.
Язык не повернется назвать это рынком спекулянтов.
.............................................................................................................................
Затем один туземец вышел из толпы, следовавшей за ним, с палицей, занес
ее и ударил его со страшной силой. Кук шатаясь, прошагал несколько метров и
сел на колено, уперев в землю руку. Его мушкет с грохотом упал на камни
рядом.
Удар явно не убил капитана, хотя и сильно контузил. Другой туземец
добил его. Кука узнали несколько свидетелей. Мускулистый вождь Куа подскочил
к нему, наклонился, занес дротик и воткнул Куку в шею.
Он был все еще жив, даже этот удар его не убил, но отбросил капитана в
каменную расщелину, полную воды, принесенной приливом. Куа вновь налетел на
него, пронзив несколько раз, пока остальные пытались утопить капитана. В
качестве последнего жеста неповиновения Кук поднял голову. Те, кто был в
шлюпке, видели его грубоватое лицо отчетливо, но недолго. Его губы сложились
в немом крике, он слабо махал им рукой. Он попытался встать, но получил еще
один удар палицей. Теперь уже не было ничего - за исключением кошмарного
зрелища нанесенного увечья.
Генри Роджерс из Шорхема в графстве Сассекс, первый помощник капитана,
был одним из невольных очевидцев в шлюпке; и эта картина будет преследовать
каждого из них всю оставшуюся жизнь. Аборигены сгустились над трупом, как
волки над убитым лосем, вонзаясь в него дротиками и колошматя камнями и
палицами. В какой-то момент они подняли тело из расщелины и несколько раз
ударили головой о скалу.
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
Зато это наш рынок, Ральф. Здешние педрилы уже легли кверху жопой,
многие сваливают. Если к Дню Труда у нас на руках будут деньги, мы здесь все
скупим и замутим свои законы.
Именно так. Да. И довольно об этом. Пора вернуться к истокам. Мы можем
приобрести недвижимость, Ральф. И наказать виновных... Но сейчас я расскажу
тебе, что случилось, когда я поймал рыбу.
Как тебе известно, эта у меня первая. И поймал я ее весьма некстати. Я
уже собирался уезжать. У нас был билет на 8-часовой рейс до Гонолулу, а
оттуда - ночной в Лос-Анджелес и Колорадо. Ебал я их всех. Их вранье стоит
немалых денег, и я уже всерьез терял чувство юмора.
Все случилось, когда я решил в последний раз коротко переговорить с
остатками Команды 200: деловая встреча или типа того; ровно в 10 утра в
яхт-клубе - просто чтобы задать пару каверзных вопросов, записать ответы на
пленку и убраться из города на следующий же день.
Но благодаря выпитому все пошло вкривь и вкось, и к полуночи мое
настроение испортилось настолько, что я решил - движимый поистине
извращенным желанием - пойти на марлина еще разок. Этот день должен был
стать моим последним днем в Коне, а самолет не собирался взлетать раньше
восьми, так почему бы и нет?
Я все еще печатал, в припадке тихой ярости, когда взошло солнце, и я
понял, что пора еще разок сгонять в "Британский Флаг" за парой ящиков
"Хайнекена", потом запрыгнуть в мустанг и совершить последнюю скоростную
поездку по шоссе до Хонокахуа и скоротать остаток дня на море.
Это все, что тебе нужно знать о моем состоянии на тот момент. Я не
убрал чертову полинезийскую булаву в сумку, нутром чуя, что к концу дня мне
найдется кого ею поохаживать... может, рыбу, может, кресло для ее ловли.
Натикало почти десять, когда я галопом въехал на стоянку на 90 с гаком
километрах на первой передаче и еле справися с управлением, когда занесло
все четыре колеса. Я миновал груду металлолома, которая некогда принадлежала
Ли Марвину буквально в паре метров, потом выпрямил машину и направил
передние колеса на тунцовую башню "Ципочки". Я заметил голубой шевроле Стива
на краю скалы рядом с лодкой...
Как они скажут позже, они слышали, как я подъехал, но бежать было
некуда, кроме как на нос судна или в воду. Вот они и побежали. Но
недостаточно резво. Следующим, что они услышали, стал визг тормозов и
ужасный рев шин по гравию... а вслед за ним - острый металлический "БАМ!" от
удара моего бампера в зад шевроле, сильный ровно настолько, чтобы та
проскакала почти метр вперед, как лягушка.
Все произошло в доли секунды, настолько быстро, что казалось сном.
Никакого урона, никаких проблем... но когда я подошел к краю скалы с первым
ящиком пива и взглянул на них, все молчали. Все равно что болтать с соляными
столбами.
- Не волнуйтесь, - сказал я, - у меня еще ящик в машине.
Молчание затягивалось.
Господи, подумал я, да эти козлы надрались.
Тут я понял, что смотрят они не на меня, а на передний бампер шевроле,
стоящей в непосредственной близости от края. Оттуда, где они стояли,
создавалось впечатление, что машина вот-вот рухнет на лодку, что повлечет
смерть всех троих - либо их прибьет упавшая тачка, либо прижмет к лодке,
идущей на дно, либо они сгорят заживо в пламени вспыхнувшего бензина или
взорвавшихся баков с дизельным топливом, которые разнесут весь порт, чем
остановят всяческое движение суден дня на три.
Такое бывает... Ага, но промотаем вперед к сути моего повествования.
Рыба была в лодке к полудню. Я поймал ее за 16 минут 55 секунд. Еще 5
секунд ушло на то, чтобы уконтропупить ее булавой. Она сражалась неистово.
Половину времени она болталась в воздухе.
Первый рывок случился через 10 секунд после того, как я закрепился в
кресле. Дикий всплеск белых брызг и светло-зеленая туша метрах в 300 от
лодки. Второй чуть не выдернул мне руки. Эти суки сильные, Ральф, и они
умеют выбрать момент таким образом, чтобы надломить человеческий дух. Когда
руки уже немеют, они улучают две-три секунды отдыха, а потом, в мгновение
ока, когда твои мускулы начинают расслабляться, тварь срывается в другом
направлении со скоростью снаряда, выпущенного из ракетной установки.
Это не то же самое, что удить форель! Речь идет о зверюге размером с
осла, бьющейся за жизнь на родном поле. Даже пятикилограммовая форель может
дать изящный бой, а уж 150-килограммовый марлин с крючком в глотке способен
вырвать кости рук из суставов, после чего запрыгнуть в лодку и сломать тебе
хребет. Марлин - очень подлая рыба, и если она когда-нибудь разовьет у себя
вкус к человеческой плоти, мы попали. Правда, рыбаки, которые ходят на
голубого марлина, не воспринимают крупных акул вроде серо-голубой или
рыбы-молота как нечто, того стоящее.
Большинство акул даже не сопротивляются. Ты можешь поймать рыбу-молот
прямо рядом с лодкой в течение 10-15 минут. Не вопрос. До шестнадцатой
минуты. Вот когда начинается веселье. Прикончить рыбу-молот сложнее, чем
большинство Бьюиков, и затащить хоть одну на борт с риском, что она почикает
пол-команды - это фокус, на который отважится редкий марлиновый рыбак. Но
это уже совсем другая история, Ральф, и сейчас я не в настроении ее
рассказывать. Те, кто ловит акул, предпочитает делать это ночью по сугубо
личным причинам. Кто-то намерен поймать рыбу, кто-то - ее убить.
На Гавайях акул не ненавидят и не бояться так, как на Карибах. Канаки
полжизни проводят в воде, но ни в одной газете не попадается статья о
"нападении акулы". Даже глубоководные ныряльщики к кораллам не шибко
беспокоятся о появлении акул, разве что ночью, когда те вроде как очень
голодные - и я ни разу не слышал слово "акула" от серфера.
Что, как тебе хорошо известно, ни о чем не говорит. Они немногословны
даже друг с другом. Но любой, кто проводит 12 часов в сутки, околачиваясь в
прибое, как живец, либо сам наполовину акула, либо знает о них то, чего не
знаем мы.
Сейчас я осознаю, что они меня не тревожат. Что довольно тупо,
поскольку я ЗНАЮ, что они где-то там. Я видел их вблизи, в водах Ключей... и
теперь, когда я сказал это, табу снято, и в следующий раз, когда я погружусь
с аквалангом где-нибудь на Гавайях, какая-нибудь кровожадная серо-голубая
бродяжка, вероятно, оторвет мне обе ноги.
ОК
Х.С.Т.
.............................................................................................................................
Верховному жрецу Коа велели не возвращаться на корабль без тела Кука.
Минуло несколько дней, пока он не исполнил обещание. По мнению девушек,
Король Террибу с семьей и свитой вождей укрылся в пещерах высоко в вершинах
скал.
Там труп капитана был поделен между старшими вождями: волосы - одному,
скальп - другому, череп - третьему, руки - четвертому, а львиная доля,
скажем так, досталась Террибу. Самой сложной задачей Коа было забрать части
тела у вождей и вернуть их в одном свертке.
Только 19 февраля жрец Хиапо сообщил, что тело на берегу, и его можно
забрать. Клерке в шлюпке и Король в ялике снялись с "Резолюции" и под
усиленной охраной приблизились к берегу Каауалоа.
Под флагами мира процессия вождей и жрецов торжественно и церемониально
промаршировала к берегу с большими кулями фруктов и свинины от короля...
Жрец Хиапо держал большой сверток, укутанный в банановые листья и накрытый
траурницей из черных и белых перьев.
"Открыв его, - писал Король, - мы увидели руки капитана, его скальп,
череп, отсутствующую нижнюю челюсть, бедренные кости и кости рук. Руки были
проколоты, а внутрь засыпали соль, чтобы они лучше сохранились.
Появился и сам Король Террибу, которого заверили, что он и его семья
останутся невредимы, а разногласия будут похоронены вместе с телом старого
бога Лоно. Клерке его мельком видел.
Из воспаленных глаз короля лились слезы, когда он умолял возобновить с
ним дружбу. Как обещал Лейтенант Король, новый бог Лоно, обо всем было
забыто. Клерке вновь успокоил Террибу, и, как он напишет позже, "тот остался
весьма доволен и выглядел очень счастливым".
- А когда Лоно вернется? - спросил Террибу.
Лейтенант Король ответил, что вернется в ближайшее время.
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
ЧЕМПИОНЫ МОЧИЛОВА
21 июня 1981, Кона
Дорогой Ральф,
Да, рыба таращилась прямо мне в глаза, когда я высунулся и разбомбил ей
мозги полинезийской булавой. Она умерла во время последнего прыжка: с минуту
она была светло-зеленой и болталась в воздухе с чертовым крючком в носу,
пытаясь убить все, до чего сможет дотянуться.
И я шлепнул ее, Ральф, у меня не было выбора. От удара, прошедшего в
пяти сантиметрах от того глаза, которым она пялилась на меня, она обмякла...
и, в общем, первый сработавший во мне инстинкт, подсказывал, что нужно дать
в этот глаз, но я изменил траекторию в последние доли секунды, ибо знал, что
такое отвратительное увечье вызовет неприятные вопросы на моле.
Как бы там ни было, это ответ на твой вопрос. После 47 дней и ночей
тупорылых унижений и безысходности, громила мог с тем же успехом быть слепым
на оба глаза от рождения, и выдавил бы из меня столько же милосердия своим
последним жалобным взглядом. В тот момент я бы размозжил череп и косатке,
подгреби она к лодке... Жуткая жажда крови проснулась во мне, когда я
увидел, как рыбина прыгает рядом с лодкой, настолько близко, что, казалось,
вот-вот запрыгнет на борт, и капитан закричал с мостика:
- Хватай биту! Хватай биту! Она озверела!
Я вылез из проклятого кресла для ловли, но эту идиотскую алюминиевую
бейсбольную биту, которой они обычно добивают крупняк в десять-пятнадцать
ударов, брать не стал...
Я взял булаву, смел Стива с дороги и с пронзительным визгом огрел тварь
с разбегу, от чего ее бросило в воду. Шестьдесят секунд в кабине стояла
мертвая тишина.
Они такого не ожидали. В последний раз большого марлина на Гавайях
замочили самоанской булавой с короткой рукояткой лет триста назад... и смею
тебя уверить, Королю Камехамехе крупно подфартило, что рыбак дал ему по
башке веслом, а не этой штуковиной; мы, кажется, никогда не говорили о
"Законе весла"...
Так или иначе, вот подборка фотографий. Хотелось бы отослать тебе
побольше, но все произошло так быстро, что времени на позирование оказалось
в обрез... Я не только впервые испытал критический момент рыбалки, когда мне
выпало заарканить 100-килограммового монстра менее, чем за 20 минут и
прикончить его в непосредственной близости от своего лица, но еще и
умудрился сгонять в каюту за камерой, чтобы заснять свой трофей быстрей, чем
за 30 секунд.
Быстрая и грубая работа, Ральф. Ты бы мной гордился.
В самом деле... но истинная история этого нервозного, замызганного
кровью дня заключается не столько в поимке рыбы (это и любой дурак сделает),
а в нашем появлении на моле, который перепугал всех, включая Лейлу.
Мы прибыли дикими и бушующими, Ральф. Говорят, мой крик был слышен за
километр от мола... я тряс булавой, грозя пьяному мудаку Норвуду, стоящему
на моле, и проклинал всех неумелых алкашей, детей блядских миссионеров,
которые когда-то ступили на землю Гавайев.
Люди поеживались и пятились по молу все дальше по мере нашего
приближения.
Они думали, я кричу на них. Никто на моле не врубался, что обращался я
(на последнем издыхании голосовых связок) к Норвуду - а грохот двигателя был
настолько оглушительным, что, как мне казалось, я и сам себя еле слышал.
Я заблуждался. Меня слышали даже в баре таверны "Кона", в 500 метрах
через бухту... а для большой полуденной толпы на моле, по словам Лейлы, это
звучало, как ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ ЛОНО. Я буянил 15 минут, именно столько у нас
заняло, чтобы пришвартоваться.
Толпа была в ужасе, и даже Лейла притворялась, что нас не знает, когда
я швырнул 7,5-килограммовую ахи в 10 метрах от нее. Она шлепнулась на
бетонный мол с мерзким смаком, но никто ее не поднял и даже не проронил ни
слова... они ненавидели все, что мы собой олицетворяли, и даже когда я
спрыгнул на мол и принялся лупить рыбу булавой, никто не улыбнулся.
ОК
Х.С.Т.
ПРЕДСКАЗАНИЕ СБЫВАЕТСЯ
30 июня 1981, Город-Заповедник
Дорогой Ральф,
Прилагаю к письму кое-какие страницы, написанные в Коне вместе с
фотографиями, пригодными для иллюстраций.
Твое письмо от 24.06 пришло сегодня вместе с книгой по уходу за
акулами, которую, как мне кажется, мы тоже вполне сможем использовать... Еще
мне понравилась твоя идея о кроманьонце, который рождается в начале нового
Ледникового Периода. Один у него позади, во втором предстоит жить. Это, как
ты понимаешь, серьезный трюк, и задача его проворачивания принесла мне массу
хлопот, как в личном, так и в профессиональном смысле. Эта концепция
придется по вкусу всего нескольким людям, еще меньше человек смогут с ней
смириться. Слава Богу, у меня есть хоть один умный друг, а именно ты.
Но одну вещь, мне думается, ты должен знать, Ральф, прежде чем
разовьешь свою теорию. Я - ЛОНО.
Ага, это я, Ральф. Я тот, кого они столько лет ждали. Капитан Кук был
всего-навсего очередным моряком-алкашом, которому повезло в Южных Водах.
А, может, и нет - и это заводит нас в царство религии и мистики,
поэтому я хочу, чтобы ты отнесся ко мне внимательно; ибо лишь ты один
способен вникнуть в полное и зловещее значение этого.
Короткая оглядка на истоки сказания, уверен, породят те же неизбежные
вопросы в твоей голове, что будоражили какое-то время мою.
Призадумайся на досуге, Ральф - как это случилось? Первым делом, о том,
по каким сомнительным и (поныне) непостижимым причинам я притащился в Кону?
Что за страшная сила двигала мной - после стольких лет отказа от всех (в том
числе, более доходных) журнальных заданий и даже не столь беспонтовых -
когда я согласился осветить Марафон в Гонолулу для одного из самых
невразумительных изданий в истории печати? У меня была возможность втесаться
в обойму репортеров, мотающихся по свету с Александром Хейгом или пасть ниже
плинтуса до интервью с Джимми Картером. Подворачивалась куча писанины, про
многих людей и за множество долларов - но я с презрением все отпихивал, пока
не услышал странный зов с Гавайев.
А потом я урезонил тебя, Ральф - мой умнейший друг - не только поехать
со мной, но и протащить всю семью за пол-планеты от Лондона без какой-либо
рациональной причины провести, как выяснилось позже, дичайший месяц вашей
жизни на коварной груде черных лавовых камней, названных побережьем Коны...
Странно, а?
Вообще-то, не очень. Когда я оглядываюсь на все, что было, я вижу общую
картину... она была не столь очевидна для меня тогда, как сейчас, потому я
никогда не говорил тебе всего этого, пока ты был здесь. Помнится, проблем у
нас было хоть отбавляй, мы разве что не сталкивались лицом к лицу с
Подлинным Роком. На то, чтобы только познакомиться с островом ушли тысячи
долларов и сотни человекочасов; а простая операция по отправке пакета из
Коны в Портленд, штат Орегон, отняла у нас три-четыре полных рабочих дня.
Плюс, когда ты уехал, я успел натерпеться террора и унижений от всякого
дурачья. От чего я свихнулся напрочь, чтобы говорить о причине
произошедшего, в которую я начал помаленьку въезжать. Четко она не
просматривалась. До вчерашней ночи.
Многое произошло со дня твоего отъезда, Ральф, вот почему я пишу тебе
сейчас, сидя в Городе, который, похоже, стал мне новым домом; так что запиши
новый адрес:
Для вручения по адресу:
Калеокив
Город-Заповедник
Побережье Коны, Гавайи
Ты, конечно, помнишь Калеокив, Ральф - ты сказал, в этой хижине
спрятаны кости Короля Камехамехи; ты еще перелез там через стену и позировал
для полароидных снимков, как педерастичный дурак, которым ты всегда был и
останешься... Что? Я это сказал?
Ну да, сказал... но не обращай внимания на пустые тычки, Ральф; тебя
там не было, когда все началось.
Неприятности пошли в тот день, когда я поймал рыбу - или, вернее, как
только я прибыл в порт, ступил на мостик "Ципочки" и принялся вопить на
толпу в доке про "грязных пьяных миссионерских выродков", "лживую мразь",
"обреченных овцеебов" и все прочее, о чем я упоминал в последнем письме.
Чего я не упомянул, старик, так это того, что я вдобавок орал "Я -
Лоно!" столь оглушительно, что слышал меня любой канак на всем побережье, от
"Хилтона" до "Короля Камехамехи" - и многих такой спектакль взволновал.
Не знаю, что на меня нашло, Ральф - я не хотел этого говорить - по
крайней мере, не так громко и не стольким аборигенам. Ибо люди они, как ты
знаешь, суеверные, и очень серьезно относятся к своим легендам. Что понятно,
когда имеешь дело с народом, который содрогается при одном упоминании о
предыдущем "подпорченном" визите Лоно.
Неудивительно, что мое появление в бухте Кайлуа в кинг-конговском стиле
в жаркий полдень весной 1981 возымело на них свой эффект. Молва пронеслась
по населению в оба конца, и к сумеркам улицы в центре города заполонили
люди, приезжавшие даже с Южной Точки и из долины Вайпио, чтобы собственными
глазами убедиться, стоит ли верить слухам, утверждающим, что Лоно
действительно вернулся в обличье здорового пьяного маньяка, который вытащил
рыбу из моря голыми руками и замочил ее в доке полинезийской булавой с
короткой рукояткой.
К полудню следующего дня толки, бродившие среди местных, дошли до наших
друзей из риэлторской среды, которая восприняла это как последнюю каплю и
постановила выслать меня из города следующим же рейсом. Эти вести мне
передал Боб Мардиан за барной стойкой в принадлеэащей ему таверне "Кона".
- Они не шутят, - предупредил он, - они намерены законопатить тебя в
тюрьме Хило. Он нервно озирался, проверяя, никто ли не слушает, крепко
схватил меня за руку и прислонил свою голову к моей.
- Это серьезно, - прошептал он, - три моих официантки отказываются
выходить на работу, пока ты не сгинешь.
- Сгину? О чем это ты?
Он с секунды попялился на меня и выдал дробь пальцами по стойке.
- Слушай, - сказал он, - ты слишком далеко зашел. Это уже не смешно. Ты
выебал их РЕЛИГИЮ. Риэлторы сегодня провели большое совещание и пытались
обвинить во всем меня.
Я заказал еще пару маргарит - Мардиан отказался, так что я выпил обе -
пока слушал. Впервые я видел его таким серьезным.
- Эта тема с Лоно очень опасна, - говорил Мардиан, - это единственное,
во что они верят.
Я кивнул.
- Меня не было здесь, когда это все происходило, - продолжал он, - но
первым, что я услышал, сойдя с трапа самолета было, "Лоно вернулся, Лоно
вернулся".
По его лицу прошлась нервная усмешка.
- Господи, да тебе тут что угодно бы с рук сошло, только не это.
В баре стояла тишина. На нас глазели. Племя избрало Мардиана человеком,
который должен принести хреновое известие.
ОК
Х.С.Т.
1 июля 1981, Город-Заповедник
(сутки спустя)... Похоже, я старею Ральф: восемь страниц - это все, что
я могу из себя выдавить за ночь; посему я решил прерваться и поспать. Кроме
того, я почувствовал, что пора ослабить хватку и трезво взглянуть на эту
тему со мной в роли Лоно, потому что, сдается мне, эти проблески меня
попросту дурачат.
В том-то и дело, Ральф. Мы были слепы. Материал для статьи был у нас
под носом с самого начала - хотя нас, мне кажется, можно простить: столько
раз мы принимали на веру откровенную лажу. Я легко свыкся с тем фактом, что
я, парень королевских полинезийских кровей, проживший первую свою жизнь как
Король Лоно, владыка всех остров, отчалил 1700 лет назад на каноэ в открытое
море с побережья Коны.
Согласно нашему журналисту-миссионеру Уильяму Эллису, я правил Гавайями
в период, получивший имя Сказочной Эры...пока (я) не убил свою жену; но
позже так об этоб горевал, что дошел до умопомешательства. В этом состоянии
(я) путешествовал по островам, метеля каждого, кто попадался на пути...
Впоследствии (я) отправился в плавание на сделанном в единственном
экземпляре "магическом" каноэ на Таити или еще куда. После того, как (я)
отбыл, земляки (меня) обожествили и учредили ежегодные состязания по
рукопашному бою и борьбе в мою честь.
Ну что, как тебе мое происхождение?
А?
Не спорь со мной, Ральф. Ты из расы эксцентричных дегенератов; я
устраивал бои по всем Гавайям за пятнадцать сотен лет до того, как твой
народ научился принимать ванну.
И потом, это хороший материал. Я не разбираюсь в музыке, но у меня
хороший слух до высоких нот... и когда эта хуйня с Лоно сверкнула у меня
перед глазами около 33 часов назад, я знал, к чему это.
Внезапно все наполнилось смыслом. Все равно что впервые увидеть зеленый
глаз светофора. С меня мигом спало давление рационального и религиозного, и
я обрел Новую Истину.
Жизнь от этого стала какой-то странной, и я был вынужден скипнуть из
отеля после того, как риэлторы наняли сорвиголов, чтобы меня вальнуть. Но
вместо меня они по ошибке убили рыбака-неполинезийца. Это правда. Накануне
моего отъезда головорезы то ли до смерти забили рыболова и кинули его в воду
ничком в порту, то ли задушили тормозным тросом и бросили в джипе напротив
отеля "Манаго". Слухи разнятся...
Вот тогда-то я и испугался и свалил из Города. Съехал по склону на
скорости 140 км/ч и завел машину настолько глубоко в скалы, насколько смог,
потом, как проклятый, бежал в Калеокив - через забор, как большой кенгуру, с
ноги вышиб дверь, прополз внутрь и стал орать "Я - Лоно" своим
преследователям, банде нанятых разбойников и риэлторов, обращенных в бегство
местными рейнджерами.
Теперь они не посмеют меня тронуть, Ральф. С собой я прихватил печатную
машинку на батарейках, два одеяла из "Короля Камехамехи", мой шахтерский
фонарь, сумку, полную спидов и других необходимых вещей, а также самоанскую
булаву. Лейла носит мне еду и виски дважды в день, а туземцы присылают
женщин. Но до хижины они дойти не могут - по той же причине, что и остальные
- поэтому мне приходится красться ночью и ебать их на черных камнях.
Мне здесь нравится. Жизнь могла быть и похуже. Уехать я не могу, потому
что они ждут меня на парковке, но местные не позволят им приблизиться.
Однажды они меня уже ухойдокали и больше этого не допустят.
Ибо я - Лоно, и пока я буду в Заповеднике, эти свиньи меня не достанут.
Хочу провести телефон, но Стив отказывается выложиться, пока Лейла не вернет
ему $600 за наркоту.
Это не проблема, Ральф; вообще не проблема. Мне сделали несколько
подношений, и каждый вечер примерно на закате я выползаю и собираю косяки,
монеты и другие странные дары, которые бросаются через ограду и аборигенами,
и людьми вроде меня.
Так что не волнуйся за меня, Ральф. Свое я получаю. Разве что, я бы
действительно оценил, если бы ты приехал меня навестить и, быть может,
позолотил мне ручку в качестве кое-какого возмещения расходов.
Безусловно, житуха у меня чудная, но сейчас это все, что мне остается.
Прошлой ночью, около полуночи я услышал, как кто-то скребет соломенную
крышу, а потом женский голос прошептал:
- Ты знал, что все так и будет.
- Точно! - крикнул я. - Я люблю тебя!
Ответа не последовало. Только шум безбрежного и бездонного моря,
которому я улыбаюсь даже во сне.
СЛОВ НЕТ - ОДНИ ЭМОЦИИ
Прошлой ночью Скиннер притаранил мне вискаря. Из Гонолулу он прилетел с
двумя девицами из агентства и пятью-шестью литрами скотча, который мы
распили на пляже из бумажных стаканчиков со льдом, предоставленным
рейнджерами. Луна была тусклой, облака висели низко, но благодаря моему
портативному фонарю-молнии мы могли видеть лицо собеседника. Девушкам было
неуютно, а Скиннеру тем более.
- Извини, - скажет он позже, - все слишком дико, чтоб над этим
стебаться.
Мы сидели на полу в моем доме в Городе-Заповеднике, километрах в
пятидесяти к югу от Кайлуа на побережье Коны на Гавайях. Девицы пошли
искупаться в бухте, а я смотрел, как они плещутся в прибое, как лунный свет
играет на их голых телах. Периодически одна из них возникала в дверном
проеме и стреляла сигаретку, потом нервно смеялась и убегала, оставляя нас
за мрачной дискуссией.
Вид длинноногих нимф, гарцующих по черным камням, сильно затруднял ход
беседы. Скиннеру с его места девиц было не видать, а настроение его
становилось все пасмурнее, поэтому я старался и сам на них не глазеть... так
как понимал: это не светский визит, и времени у нас немного.
- Слушай, - говорил Скиннер, - у нас у обоих неприятности.
Я кивал.
- И мы оба закончим в тюрьме Хило, если не положим конец этому безумию,
так?
Это меня увлекло.
- Ну... э-э... может, и так, - согласился я. - Ага, ты, по ходу, прав;
нам явно светит тюрьма Хило...
Мои мысли вернулись к насущному: жульничество, поджог, бомбы,
нападение, преступный сговор, укрывательство разыскиваемого, ересь - все это
были обвинения в тяжких преступлениях.
Скиннер покачал головой и подался вперед, чтобы дать мне сигарету. Мы
оба сидели, скрестив ноги на полу, каждый на своем таповом тюфяке в унылом
свете фонаря, словно между нами горел костер в лагере бойскаутов... у обоих
на шее серьезные проблемы, избавиться от которых помогут только серьезные
решения серьезных мужчин...
Шум снаружи хижины отвлек нас, и я глянул за дверь. Одна из девиц
забралась высоко на скалу, руки на бедрах, соски торчат на луну, как у
какой-то древней гавайской богини, ласточкой ныряющей в воду всю дорогу до
Земли По... я был потрясен этой картиной, похожей на видение из полузабытого
прошлого... с морем, поглощаемым скалами и луной, катящейся к Китаю.
- Не парься о девочках, - рявкнул Скиннер. - Мы всегда можем взять их с
собой, - он прервался, уставившись на меня, - если сможем вытащить тебя
отсюда.
Он был прав. Я изменил положение на полу так, чтобы их не видеть, и
вновь попытался сфокусироваться на том, что он говорил...
Чуть за полночь мы израсходовали лед, и мне пришлось воспользоваться
мегафоном, чтобы принесли еще. Скиннер забеспокоился о том, что я разбужу
туземцев через бухту, но я заверил его, что они уже привыкли.
- Они обожают мегафон, - объяснил я. - Особенно, дети. Время от времени
я даю одному из них в него гаркнуть.
- Ну и тупо, - промямлил Скиннер. - Держись подальше от детей. За три
копейки продадут. Мегафон! Да ты что, совсем ебнулся? Местные и без того
нервные. Если они решат, что с тобой что-то не так, тебе кранты.
- Но я его при этом не включаю, - сказал я, показывая ему кнопку "вкл.,
выкл." рядом с намотанной на рукоятку изолентой. - Сукины дети могут орать в
него до потери пульса и все равно не извлекут ни звука. Но когда я берусь за
дело, он звучит ВОТ ТАК.
Ужасный визг напополам с хрипом заполнил окрестности перекатами и
искаженным низкоуровневым грохотом, когда я крутанул ручку громкости до всех
10 ватт и направил мегафон на дверь лесничества в пальмовых джунглях. Звук
был невыносимым. Скиннер вскочил на ноги и бросился успокаивать девиц,
которые забились в истерике... Но я их уже не слышал; их голоса стерло. А
потом, как гром следует за молнией, раздался странный трещащий рык моего
голоса, произносящего предельно спокойно и вежливо:
- АЛОХА! КУБИКИ ЛЬДА, МАХАЛО.
А потом словно эхо с Земли По:
- КУБИКИ ЛЬДА, МАХАЛО, ДА, КУБИКИ... КУБИКИ ЛЬДА... МАХАЛО... КУБИКИ
ЛЬДА... КУБИКИ ЛЬДА... МАХАЛО.
Вопль обратного питания просыпался и затихал вместе с моими словами,
как дикая элетронная музыка, ревевшая в бухточке, как голос монстра,
вышедшего из морских глубин с дизельной мясорубкой и потусторонним голосом.
- КУБИКИ ЛЬДА! В ХЕЯУ! МАХАЛО.
Я выдал последнюю канонаду восточной тарабарщины и отложил мегафон,
когда в проеме вырос Скиннер с глазами с бейсбольные мячи.
- Ты, двинутый ублюдок! - кричал он. - Теперь нам отсюда точно не
выбраться!
Он схватил свой брезентовый мешок с пола и принялся неистово швырять в
него вещи.
- Угомонись, - сказал я, - лед уже в пути.
Он меня проигнорировал.
- На хуй лед, - буркнул Скиннер, - я уезжаю.
- Что? - спросил я, еще не вполне осознавая, насколько он обезумел. Он
ползал по полу, как бешеный зверь в период течки.
Потом встал и замахал передо мной острой палкой.
- Отъебись, мудило! - кричал он. - Тебя ждет тюрьма Хило! Ты невменяем,
мужик! Ты хочешь, чтобы нас всех повязали!
Он опять затряс передо мной своей палкой так, словно изгонял демона.
- Но только не меня, ты, ублюдок! Я валю отсюда! Не хочу даже видеть
эти чертовы острова! А тебя тем паче! Боже, да ты хуже, чем чокнутый. Ты
тупой!
- И что с того? Здесь это неважно.
Он посмотрел на меня с секунду и прикурил сигарету.
Я откупорил новую бутылку скотча и выскреб остатки льда из морозильной
камеры.
- У нас будет еще через минуту, - сказал я.
И не соврал. Полночный рейнджер - возможно, мой друг Митч Камахили -
уже продирался через проход между пальмами с мусорным мешком, полным кубиков
льда.
Спустя миг я увижу луч его фонарика, мечущегося по бухте и посигналю
ему лучом своего... а потом аккуратно дойду по камням до дряхлой каноэ рядом
с главной хижиной, где, я знаю, он оставит мешок... здесь же я оставлю свой,
оставшийся после последней доставки и уже заполненный пустыми пивными
бутылками, пачками от сигарет, севшими батареями и скомканными клочками
голубой машинописной бумаги.
Такова была наша еженощная практика, и рейнджерам она, похоже,
нравилась. Все, о чем меня попросили - держаться в сторонке днем, когда
здесь валандаются туристы. Это явилось бы грубым нарушением основного
правила.
Серьезность ситуации мне растолковал Митч, юный рейнджер, обычно
работавший в ночную смену. В какие-то ночи - когда он знал, что у меня нет
посетителей - он приносил мне лед прямо в хижину, и мы сидели, обсуждая то,
что происходит. Или НЕ происходит, как он тщательно мне разжевал.
- Тебя здесь НЕТ, - объяснял он мне. - Эта хижина - табу. Здесь никому
находиться нельзя.
Я внимательно слушал, осознавая, что он куда ненормальней, чем я. Ночь
за ночью я имел дело с лесничим государственного заповедника США, который не
сомневался, что любая акула в бухте может быть его дядей... в иной его
ипостаси, разумеется, но все-таки родственником.
Бывали ночи, когда мы сидели у кромки моря, попивая из бокалов
односолодовый виски со льдом и деля друг с другом трубку с местной дурью, а
он мог внезапно встать и сказать:
- Увидимся, командир. Пойду потусуюсь дома.
Когда на него находило подобное настроение, Митч скручивал большую
зеленую сигарету и удалялся, чтобы посидеть в одиночестве. Какое-то время я
видел удаляющийся огонек окурка, а потом слышал всплеск, когда он
перебирался на ту сторону, оставляя меня пьяного высиживать яйца в слабом
мерцании фонаря-молнии. И я горбился над камнями, как брошенная обезьяна. За
бортом.
А Митч выходил в море, выдувая воздух, как дельфин. И по мере того, как
он скользил прочь от скал в открытый океан, он таял в нем с атавистической
грацией примата, который, наконец, определился, где ему хорошо.
.............................................................................................................................
Песнь Ваахии
Кинжал протяжный незнакомца,
Что прибыл к нам из-за морей,
Чьи очи светятся, как солнце,
Чей лик белесого белей.
О, длинный нож, подарок Лоно;
Сверкай, мерцай и полыхай!
Края твои острее камня,
Булыжника Хуалалай;
Копье сломается, коснувшись,
А воин, увидав, умрет!
Где острый ножик чужеземца?
Подарок Лоно кто найдет?
Кинжал в Вайлуку был утерян,
В Лахайна видели его.
Он значимей вождя любого,
Найдешь - ты мира вождь всего.
Мауи луг твой не отравят,
Гавайи сеть не изорвут;
Кауаи лодку не угонят.
Вожди Оаху не убьют.
К ногам склонится Молокаи.
О, длинный ножик чужака,
Клинок блестящий бога Лоно!
Чья обрела тебя рука?
Ты ль странствуешь в заморских землях?
В пучине ли ты в эти дни?
А, может, скрылся в звездных дебрях?
Иль спрятан в потрохах свиньи?
Ответит ли нам голос Ану?
Откроют правду ли жрецы?
О, острый нож, нож бога Лоно,
Утерян ты, утерян ты!
.............................................................................................................................
Песнь Ваахии, прославленной прорицательницы
Ваахиа жила в 13 веке от Рождества Христова. Хотя и считается, что
Ваахиа происходит из рода вождей, кто ее родители, точно неизвестно. После
почти постоянных подтверждений ее пророчеств народ начал бояться и
взбунтовался против нее, не только как любимицы Юли, бога колдунов, но и как
медиума, через которого общались юнипихили, духи мертвых. Она жила в
уединении в удаленной хижине в долине Вайпио, и, говорят, что большая пуко -
священная, почитаемая сова - прилетала по ночам и садилась на крышу ее
одинокого жилища.
Его Величество Король Кала-Кауа
"Легенды и Мифы Гавайев" (1881)
Last-modified: Mon, 19 Dec 2005 05:55:03 GMT
Ночь на понедельник, побережье Коны, два дня до Рождества. Три часа
ночи. С футболом по понедельникам покончено. Закончился сезон. Ни Говарда
Косселла, ни этого лунатика-говноеда в парике в стиле афро, исполосованном
всеми цветами радуги. Этого урода надлежит усыпить, не дожидаясь повода. Нам
на Гавайях этого дурачества не нужно, даже по ТВ... особенно, сейчас, когда
прибой так вздыбился, и одичалые сорвиголовы шастают по улицам Вайкики, а
погода настолько мерзкая, что люди звереют и теряют способность адекватно
реагировать. Гораздо больше народу, чем обычно, съедет с катушек, если
солнце не покажется к Рождеству.
Это называют "погодой в Коне"; серое небо и жесткое море, горячий дождь
поутру и гнусные пьянки ночью, скверная погода для демонов-нюхачей и
желтопузых беженцев... Огромное уродливое облако неотрывно висит над
островом, а это паскудное море неустанно наседает на мою веранду... Уебище
никогда не спит и вообще не отдыхает; только прибывает, накатывает, гремя,
набрасываясь на камни и сотрясая дом каждые две-три минуты.
Море практически у моих ног, даже сейчас, когда я сижу и это печатаю,
даже в моменты нервозного затишья, которое обыкновенно означает, что Большая
Волна набирается сил там, во мраке, для очередного нападения на сушу.
Моя рубашка влажная от смеси пота и соляных брызг. Мои сигареты гнутся,
как резина, а бумага настолько дряблая, что писать на ней приходится
водонепроницаемыми ручками... а теперь эта зловещая белая пена бежит по моей
траве, в двух метрах от крыльца.
Вся лужайка может быть на полдороге к Фиджи на следующей же неделе. Той
зимой Большой Шторм вынес мебель со всех веранд на этом отрезке побережья и
метал валуны размером с телевизоры в спальни. Половина лужайки к ночи
исчезла, а бассейн наполнился камнями такой величины, что их пришлось
доставать краном.
Теперь бассейн ближе к морю. В ночь, когда мы прибыли, меня чуть не
засосало в прибой волной, которую прибило, пока я стоял на трамплине для
ныряния, а на следующий день другая, покрупнее, перемахнула через бассейн и
едва меня не прикончила.
Несколько дней после этого к бассейну мы не подходили. Начинаешь
предвзято относится к помоям в вольере, в который может забрести море и
застать тебя там без предварительной договоренности. Словно на тебя упал
моетер. Мептпр? Меотор? Метеор... да, так правильно: все равно что попасть
под метеор на шоссе по пути на работу.
Ральф сидит за соседней дверью, всецело поглощенный состоянием "террора
и унижений". Его семья спит на полу гостиной с упакованными вещами под
боком, в полной боевой готовности свалить по первому свистку. Когда я хотел
спереть у Ральфа ТВ, чтобы посмотреть поздний баскетбол, я чуть не наступил
на голову его ребенку, переступив слизистый деревянный порог.
Зачем они лгут нам?
Этот вопрос меня сейчас не покидает, роковой рыболовный крючок в этой
истории, не дающий мне запросто положить на все с прибором. Я, как какая-то
скотина, впопыхах карабкаюсь по отполированному, горящему столбу и вдруг
нахожу... да, выход.
Линять... Руки в ноги, с места в карьер, резиновый жилет внизу. А потом
бежать, по-стайерски, без оглядки... поскольку то, что может оказаться
сзади, наверняка находится в лучшей форме, нежели я, и оно не даст мне форы.
Эти пидоры последовательно пробегают 42 километра за несколько минут
каждый. Но даже этого недостаточно, чтобы обогнать ту штуку, что продолжает
нарастать...
Почему они не гоняют на мотоциклах?
И впрямь, почему?
С этим мы разберемся позже, раз и навсегда.
Все, что нам известно на данный момент, и все, что нам нужно знать -
это то, что его величество говенный прибой по-прежнему громыхает на лужайке
в пять утра, и длится этот антисанитарный гавайский кошмар вот уже битых
тринадцать календарных дней.
БОМБОВАЯ ЛИХОРАДКА
После двух недель на побережье Коны я осознал, что получаю удовольствие
от разбегающихся дворняг, каждый раз въезжая в город... и чем сильнее я
пьянел, тем больше мне хотелось их поубивать.
Единственное, что имеет смысл - это бомбы. К такому заключению мы
пришли в канун Рождества.
Эти исступленные каракули, датированные 25 декабря, я обнаружил в своем
блокноте: "Поганое море все еще неистовствует и бомбардирует камни перед
моей террасой. Где-то на западе хозяйничает чудовищный шторм с ветрами в 40
узлов и высотой волн в 10,5 метров. Я думаю, это тайфун. Мы башляем $1000 в
неделю за то, что торчим здесь под дождем на краю дикой черной глыбы в
ожидании ежегодного тайфуна - как будто мы везде с собой носим табличку
"дурачье". Что ж, ебать их всех. Нам наврали, и от этой лжи мы всерьез
настрадались... а, значит, мы должны пойти к этим тюфякам и рвануть их так,
чтоб в море повыбрасывало. Мы, как тупые измочаленные животные, ютимся здесь
15 дней, тогда как и десять - уже слишком. Мы живем у океана, но не можем
приблизиться к воде. Ныряние с этих камней перед домом сулит мгновенную
смерть. В пятнадцати метрах от моей печатной машинки - клокочущий ад белой
пены, волновой толчеи и пули брызг, в которых даже акула окочурится. Время
мстить".
Это было вчера. В районе полуночи нам окончательно свернуло башни, и мы
решили заложить огромную китайскую бомбу прямиком на крыльцо местному
чартерному рыболову. Она сработала с поистине ужасающим грохотом через 3/10
секунды после того, как я поднес спичку к фитилю.
Мне неоднократно доводилось баловаться со взрывчаткой, но ничто из
того, что я поджигал, не било так, как эта хреновина. Я попытался сбежать,
но фитиль обуглился так быстро, что я успел сделать только полтора шага,
когда мир озарился, полыхая желтым, и я шлепнулся в кусты метрах в трех от
пешеходной дорожки. Я убирался на четвереньках с опаленной растительностью
на ногах, оглядываясь на дом, исчезающий в зарнице огненного шара, уверенный
в том, что это последнее, что я вижу.
То, что я поджег, не было шутихой; я держал в руках полноценную Бомбу -
2490 ярко-красных китайских фейерверков, упакованных в 5-килограммовый шмат,
любезно обернутый фитилем, создающим иллюзию того, что до детонации - целая
вечность. Большая часть шутих взрывается и сразу тухнет, но эта сработала,
как барабанная дробь самого Дьявола... и продолжала рокотать, набирая
громкость, пока меня не охватил Страх. Шум был чересчур мощным, а огненный
шар рос; крыльцо, казалось, расползается в замедленной съемке, и изнутри
послышался шум.
Обитателей было двое, и нечеловеческий крик ясно дал понять, что один
уже рехнулся - а бомба не собиралась угоманиваться - и мысль об этом вселила
в меня ужас. Я стоял на коленях на дорожке, настолько близко к сполохам, что
понимал - с открытыми глазами я ослепну - но стиснуть веки не мог; меня
парализовал испуг от штуковины, которую я ебнул.
На это я никак не рассчитывал, подумалось мне. Не-не-не, совсем не
рассчитывал. Я планировал прикол, своего рода жест... самое время,
почувствовал я, восстановить древний гавайский "Закон Весла".
.............................................................................................................................
Закон Весла
Во времена, когда Гавайи еще не были объединены, их раздирали
межостровные войны, разжигаемые конкурирующими вождями. Король Камехамеха
Первый сам участвовал в серии разрушительных и безжалостных рейдов на мирные
побережья и поселения.
В ходе одного из них он атаковал какого-то рыбака, а тот в ответ дал
Камехамехе веслом по голове. Сила удара была такой, что второго король не
пережил бы. Позднее, когда рыбак был схвачен в плен и предстал перед
Камехамехой, тот пощадил его, признав, что зря напал на него, а также, что
все эти неспровоцированные атаки напрасны как таковые. В результате, был
принят Закон Весла, обеспечивший защиту мирным жителям от рейдов и
беспощадного мародерства соперничающих вождей.
.............................................................................................................................
Вскоре меня посетила идея, как это обычно делают все хорошие идеи, и я
незамедлительно направился к телефону. Было 11 вечера, канун Рождества, наш
четырнадцатый день на этой туманной, избитой прибоем скале в растущем
напряжении. Между тем, мне никто не врал часа три-четыре, в связи с чем я
уже почти расслабился, когда сторож ни с того, ни с сего стал затирать
что-то наподобие низкопробного рэпа по поводу продажи мне жестяной лодки,
которую он, дескать, припрятал в бухте на Аляске. Он просил $12000 - зато я
мог ловить сельдь в океане и делать в день по 50 кусков.
Если б у меня была лодка (плюс лицензия - еще $60 авансом), я бы
выходил в море и на всех набрасывал сеть. Да. И последующие три недели мы бы
бодрствовали 24 часа в сутки, объедаясь "спидами" и ловя друг друга в сеть.
- Там слегка свихиваешься, - предупредил сторож, - но оно того стоит.
Пятьдесят штук в день.
Я кивнул и уставился на море, чувствуя, как подкатывает желчь. Господи,
подумал я, да у них ни у кого совести нет. Сперва побережье Коны, потом
селедочное кидалово на Аляске. В канун Рождества, $12000 налом...
Я резко встал.
- Ладно, - сказал я, - шутки кончились. Час бомбы пробил.
- Что? - спросил он. - Тебе нужна бомба?
- У меня ЕСТЬ бомба, - ответил я. - У меня шесть сраных бомб и длинная
седая борода, а все это вранье ВЫВОДИТ МЕНЯ ИЗ СЕБЯ. Где телефон?
Он показал, и я набрал первый пришедший на ум номер. Трубку снял
Капитан Стив, поведший нас за рыбой на собственной лодке за день до того и
не поймавший ни одной рыбины. Вообще ни единой - что нисколько не удивило
меня, но ранило Ральфа. На рассвете его пристегнули к креслу и развернули
спиной к нашим бдениям и густому туману от дымящего дизеля; затем ему
всучили гигантскую удочку с рулеткой и сказали держаться, потому как его
крючок в любой момент заглотнет рыбу размером с лося-культуриста, которая
вырвется из пучины морской, как торпеда, и "понесется над кромкой воды со
скоростью 110 километров в час".
Ральф торжественно кивнул, натягивая леску:
- Так-так-так. Это быстровато, я б сказал.
Меня пробрал смех.
- Не волнуйся, Ральф, лажа это все. Ни хуя мы не поймаем.
Он нервно улыбнулся:
- Это офигительно прыткая рыба. Навскидку 110 километров в час?
Размером с быка, говорите?
Он бегло глянул на свою леску:
- А у нас подходящее снаряжение?
- Еще бы, блин, - сказал Капитан Стив, - просто держи руки подальше от
лески, когда клюнет. Рулетка завертится, и леска станет такой горячей, что
сможет взорваться у тебя в ладонях.
Рыба так и не показалась.
В отличие от бомбы. Ничего личного, но я знал, что это нужно сделать...
Ральф с семьей отродясь не бывали к западу от Сан-Франциско, а
единственная увиденная ими пальма росла на участке голливудской компании
"Юниверсал"... Но сейчас, на пороге Рождества, они маются дурью в деревянной
лачуге на периферии какой-то бесплодной, черной скалы посреди Тихого океана,
где никто не говорит на их языке, и даже их ближайшие друзья ими
пренебрегают.
Британцы очень сентиментальны по части Рождества. Им подавай снег и
слякоть Англии, болезненных попрошаек, колокольчики на каждом углу, новости
о продовольственных бунтах по телику, известный простудный холодок каменного
дома без центрального отопления и семейство, бодро сбившееся в кучу
рождественским утром вокруг горшка с сжигаемым углем.
Им претит сама идея о Святом Нике, которого принесет на серфе с мешком
тараканов и "ТВ-гидом", нашпигованным невразумительным американским футболом
на следующие две недели.
.............................................................................................................................
Несколько дней спустя Кук узнал, что король Гавайев, никак не меньше,
прибыл в Килакекуа, чтобы встретиться с ним. Король Джеймс в это время
базировался на берегу в командовании лагерем, проверяя его защищенность. От
аборигенов не было никаких неприятностей. Они изредка сидели на стене,
наблюдая за непостижимой для них деятельностью бога и его помощников,
особенно, плотников с их восхитительными инструментами, которые могли
управляться с лесоматериалами со столь очевидной легкостью и аккуратностью.
Сопровождающие вожди, облаченные в затейливые плащи и шляпы, принялись
петь, когда достигли берега, мыча с невероятной торжественностью, а потом
встали. Когда они приблизились, принимающая сторона увидела на борту другого
каноэ Главного Жреца Коа, сутулого и безостановочно трясущегося, дородно
одетого и окруженного сборищем отталкивающего вида оборванцев. Их тела
покрывало разноцветное оперение, глаза словно жемчужницы, перекошенные рты с
зубами, как у собак.
Сам король остался сидеть, когда его каноэ пришвартовалось к сходням.
На нем была пышная мантия и не менее роскошная корона из перьев на голове.
Песнопения прекратились, раздался возглас. Внезапно стало ясно, что король
прибыл, дабы всего-навсего составить Куку компанию по дороге на тот берег,
где намечались церемонии.
Кука в его шлюпке доставили на берег, Король отказался от сопровождения
матросов, которые уже успели выставить напоказ свою неопрятность и
неряшливость. Официальная часть должна была проходить в самой большой
палатке, и лейтенант внимательно следил за тем, как приближались король со
свитой. По флангам от короля находились его сыновья, позади них - вожди;
племянник короля, вождь Камехамеха, навскидку свирепый человек с длинными
волосами, по всей длине забитыми пылью и перемазанными глиной; очень
энергичный и величавый вождь Калирну; другой атлет - вождь Куа и еще
несколько. Парад настолько же внушительный, насколько дикий.
Король терпеливо сетовал в пользу начала церемонии с тоскливым
выражением на лице. Он возвышался среди обитателей острова, несмотря на
сутулость человека средних лет. Потом он выступил вперед, держался король
прямо и без помощи, не уступая при этом в трясучести верховному жрецу.
Король сорвал с себя мантию и набросил на плечи Куку, снял шляпу и одел
ему на голову, и только тогда на его лице появилась тень эмоции. Как и
верховный жрец, он был оборван и покрыт нарывами, красные глаза слезились,
но выражение лица за счет действия кавы было счастливым и благодушным.
К изумлению лейтенанта Король Гавайев был никем иным, как Террибу,
который встретился им на Мауи; Король Террибу принимал великого бога Лоно
собственной персоной.
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
ЮЖНАЯ ТОЧКА
Мы пытались выйти на лодке Капитана Стива почти неделю, но море так
бушевало, что не имело смысла даже покидать порт.
- Возможно, выйти в море и удастся, - изрек Капитан Стив, - но обратно
нас ждать не стоит.
Спустя неделю горчайшего пьянства и раздумий у него созрел план. Если
правда, что погода улучшается, логично предположить, что беспощадные воды на
той стороне уже утихомирились до кондиции озера.
- Раз плюнуть, - божился Капитан Стив. - От нас это южная точка,
командир. Давай готовить лодку...
Что мы и сделали. Но прибой только усиливался, и после пяти-шести дней
мрачного ожидания у меня началось размягчение мозга. Мы ездили на верхушки
вулканов, пили, как сапожники, рванули много бомб... Шторма все прибывали,
счета росли, а дни влачились, как полудохлые звери.
В канун Нового года мы осознали, что непременно пойдем на любой
отчаянный шаг, лишь бы залезть в воду. Вместо дайвинга, рыбной ловли или
хотя бы заурядного купания нас с Хуаном принуждали играть в гольф, с которым
я расстался 20 лет назад, когда мы с Биллом Смитом подмазались к команде по
гольфу средней школы для мальчиков в Луисвилле и слили во всех матчах. У
каждого из нас имелся свой ночной кошмар, и моим был именно плохой гольф...
хотя это далеко не последнее, к чему прибегнешь, сражаясь с прибоем.
В ночь перед тем, как Хуану надо было возвращаться обратно на его
каторгу в Колорадо, мы устроили в честь проводов что-то наподобие семейного
ужина в таверне "Кона". Перед этим позвонил Капитан Стив, сообщивший, что
накат волн, наконец, спал достаточно, чтобы мы рискнули выйти из порта,
скажем, завтра, но к этому моменту никто ему уже не верил, да и путешествие
к Южной Точке заняло бы два дня... то есть, даже если все на мази, мы
брались за дело без Хуана.
Ральф расстался с водой раз и навсегда. Единственный поход на лодке
запомнился ему как кошмар, поэтому он сфокусировал все остатки сил на
поисках досуга на суше. Его поездка в "Вулкано Хаус" дала немного, поэтому
теперь он вознамерился повстречаться с призраком капитана Кука, а заодно и
легендарным королем Камехамехой. После того, как я проинформировал его о
том, что памятник капитану Куку на противоположной стороне бухты Килакекуа
документально заверен как клочок Британии на территории США, он решил
сделать то, что на его месте сделал бы любой англичанин - податься туда и
припасть к обломку родины на краю чужого острова.
По морю открывался простой путь, но не при погоде Коны; поэтому он
заявил, что возьмет всю семью в поход - в мучительную пятимильную пешеходную
экскурсию вниз по скалам от шоссе. Прогулка вниз не представлялась
катастрофой, чего нельзя было сказать о дороге обратно. Анна и Сейди с
готовностью восприняли идею экскурсии и преклонения перед единственной
святыней, какую они могли здесь нарыть.
Тошнотворное путешествие, иметь хоть малейшее отношение к которому я не
желал. Мы с Капитаном Стивом наблюдали за ними с лодки, двигаясь вдоль
побережья. Памятник Куку представлял собой маленькую мраморную колонну
наподобие миниатюрного монумента в честь Вашингтона, всаженнего в склон
черных камней.
Правительство США официально и документально отдало этот крохотный
обрезок Англии в качестве жеста деликатной благодарности за все деяния
капитана Кука: он, в сущности, отдал жизнь за то, что открыл груду камней,
которой позже суждено было стать 50-ым штатом Союза и нашим единственным
реальным форпостом в Тихом океане.
История Гавайев настолько изгажена алчностью, дилетантством и тупой
ковбойской дипломатией, что свора декадентов, руливших Англией в тот период,
заслужила повешенья за ноги на манер Муссолини за то, что позволила обменять
эти острова на бетонный кол. Англия контролировала бы весь Тихий океан
последующие 200 лет, если бы Граф Сэндвичский не получал такого
субсидирования от Короля Георга III за членство в "Клубе Геенны Огненной",
что не видел ничего дальше кончика собственного шишака. Граф в тот год не
вылезал из оргий, пока Король пытался совладать с гаденьким восстанием,
получившим имя "Американская Революция". К тому дню, как капитан Кук пристал
к пляжу в бухте Килакекуа, британская армия увязла в грязище в штате
Вирджиния в местечке под названием Йорктаун, а Граф Сэндвичский - первый
лорд из адмиралтейства и покровитель, в честь которого острова получили
прозвище Бутербродных - был так занят, суя туда-сюда, что времени
озаботиться чем-то еще просто не хватало.
Точно так же сэр Френсис Дэшвуд, один из наиболее позорных дегенератов,
когда-либо топтавших улицы Лондона, ведя переговоры с Бенджаменом
Франклином, игнорировал тот факт, что его друг Сэндвич, по сути, обнаружил
территорию, которая позволила бы Англии контролировать весь Тихий океан.
.............................................................................................................................
Камехамеху отличали предприимчивость, энергия, решительность,
неутомимость и упорство в достижении целей. Вдобавок, у него было мощное
телосложение и непревзойденная осведомленность по части военных игр и
физических упражнений его страны. За эти качества тела и духа за ним,
вероятно, и признавали огромную власть и многолетнее владычество над
Бутербродными островами.
Несомненно, Камехамеха был проницательным принцем с твердым характером.
В его правление люди стали более образованными, улучшилось и материальная
сторона; приобретение железных инструментов облегчило их труд; появление
огнестрельного оружия изменило военное ремесло; и во многих случаях ткань с
Европейских мануфактур заменяла местная хина. Но эти новшества, по-видимому,
явились скорее результатом общения с пришельцами, нежели принятых мер их
владыки; хотя постоянное поощрение Камехамехой прибывающих визитеров,
несомненно укрепило его позиции.
Его прозвали Альфредом Гавайским, хотя он скорее был их Александром,
которым большую часть его жизни двигали амбиции и жажда завоеваний, и
затмевало их только корыстолюбие.
Судовой журнал Уильяма Эллиса
.............................................................................................................................
Первым, кого я увидел, войдя в таверну "Кона" тем вечером, был
Эккерман. Он сидел у барной стойки с каким-то ушлепком в колоколообразных
"левайсах", в котором я узнал отъявленного юриста-нарка из Калифорнии. Мы
общались на одной из марафонских тусовок в Гонолулу, где он совал свои
визитки всем, до кого мог дотянуться, со словами:
- Вот, держите. Рано или поздно пригодится.
Боже, подумал я. Вот пиявки хреновы, они везде. Сначала они просто
шмалили дурь, потом принялись ее распространять, а теперь точат корни всей
наркокультуры, как выводок диких кротов. Пробьет час, и они еще вырастут
соляными столбами у нас на пороге.
Одна из причин, почему я отважился поехать на Гавайи - чтобы хоть
немного отдохнуть от юристов, поэтому я собрал нашу вечеринку подальше от
них за столиком с видом на волнорез. Семья Ральфа уже была в сборе, а сам он
надрался в дрова. Когда мы дошли до столика, он посмотрел на Капитана Стива
и прорычал:
- Опять ты здесь! Какие байки ты на сей раз продаешь? Новые рыбные
истории?
Стив нервно улыбнулся:
- Нет, Ральф. Сегодня обойдемся без вранья. Я выучил урок - ты человек,
которому лучше не врать.
- Вот отличие от меня, - сказал я. - Я - легкая добыча. Мы сегодня
снимаемся и движемся к Южной Точке.
Я сел за стол и закурил косяк, который, похоже, никто не заметил. Ральф
пялился на меня, лицо выражало шок и отвращение.
- Невероятно, - заворчал он. - Ты опять собираешься выйти в море на
этой придурочной лодке?
- Верно, Ральф, - кивнул я. - До нас, наконец, дошло - если на этой
стороне острова шухер, значит, на другой стороне его быть НЕ МОЖЕТ.
Капитан Стив улыбнулся и пожал плечами, словно логика говорила сама за
себя.
- А Южная Точка, - продолжил я, - ближнее место на той стороне, где
погода совсем другая.
- Айда с нами, Ральф! - предложил Капитан Стив. - Там тихо, как на
озере, и места там поистине загадочные.
- Земля По, - сказал я, - безлюдная мотня в океане, в пределах
видимости одни скалы на берегу, - я кивнул, как грамотный. - Ты ищешь могилу
короля Камехамехи - может, найдешь ее там.
Ральф одарил меня презрительным взглядом, но промолчал. Он уже успел
влюбиться в короля Камехамеху - главным образом, из-за того немногого, что
он знал о "Законе Весла" - и он был убежден, что наш материал лежит где-то в
древних погребальных пещерах возле Города-Заповедника в бухте Килакекуа. Как
бы там ни было, это не на море.
- Рыбы нет, - пробрюзжал он. - Ее нет даже в меню. Все, что они подают
сегодня - это замороженная кукурузная каша из Тайваня.
- Не переживай, Ральф, - сказал я, - у нас будет навалом свежей рыбы,
когда я вернусь с Южной Точки. Как только мы доберемся до тихих вод, я обую
море, как никто до меня не обувал.
Теперь меня сверлила глазами невеста. Хуан таращился на потолочный
вентилятор, а Капитан Стив оскалился так, будто во всем этом еще оставались
крупицы здравого смысла.
В эту секунду мне на плечо опустилась рука.
- Привет, Док. А я-то все думал, куда ты пропал.
Я рывком развернулся на стуле, чтобы увидеть улыбающегося Эккермана.
Рука была по-прежнему голубой. Я встал, мы поздоровались, и я представил его
сидящим за столом. Всем было начхать. По подсчетам Ральфа, мы уже встретили
двоих чудиков, Капитан Стив явно был знаком с Эккерманом, а Лейла посмотрела
на его голубую руку и холодно кивнула, словно в помещение ворвался странный
и тревожный запах.
Я был рад Эккерману и отвел его в сторону, когда увидел, что он
встряхивает торчка-юриста. Мы прошлись по газону, и я протянул ему косяк.
- Слушай, - начал я, - как на счет завтра дернуть на Южную Точку?
- Куда? На Южную Точку?
- Ага, - ответил я. - Только ты, я и Стив. Он говорит, там отменная
погода.
Эккерман захохотал:
- Дурдом. Но какого черта, почему бы и нет? Стив - свой чувак. И моряк
он классный.
- Вот и славно, - сказал я, - так и поступим. Хотя бы в море сходим.
Он захихикал:
- Ага. Мы СДЕЛАЕМ это.
Эккерман добил косяк и пульнул его в океан.
- Химию я беру на себя, - сказал он, - она может пригодиться.
- Химию?
- Ага, - кивнул он, - у меня есть убойный мескалин. Я его притараню.
- Правильно - хороший резерв на случай, если мы выдохнемся.
Эккерман хлопнул меня по спине, когда вы вернулись к столику.
- Добро пожаловать на побережье Коны, Док. Здесь ты получишь то, за чем
приехал.
В ОКЕАНЕ ВСЕ РАВНЫ
Следующим утром я отвез Хуана на рейс в Гонолулу. Он сказал, что славно
провел время - особенно с бомбами и уроками вождения с превышением скорости
- но отъезд его ничуть не расстроил.
- Чересчур уж тут напряжно, - поделился он - Все сходят с ума. Долго я
бы этого не выдержал.
- Век живи, век учись, - сказал я. - И к этому со временем привыкаешь.
- Или съезжаешь с катушек, - усмехнулся он.
Мы шли по крытому переходу к выходу на посадку "Алоха Эйрлайнз" в
окружении десятков япошек.
- Ага, - согласился я, - съезжаешь напрочь.
Оставшийся путь мы проделали молча. Вид у него был меланхоличный,
рассеянно довольный. Когда мы подошли к воротам, самолет уже должен был
взлетать, поэтому Хуану пришлось втопить. Я видел, как он, улыбаясь,
вприпрыжку преодолел летное поле до самолета. Как давно ему известно -
призадумался я - что дядя Ральф помешался?
По дороге в город я остановился у лодки Капитана Стива и нашел его там
за перетаскиванием баллонов сжатого воздуха из дока в шкафчик на корме.
- Эккерман только что здесь побывал, - сказал он. - Кажется, он всерьез
настроился на эту ходку.
- Ага, - подтвердил я, - я дал ему список необходимого.
- Он поехал к Танагуги за кайфом. Осталось затариться бухлом.
- И льдом, - присовокупил я. - А как погодка?
- Погодка шепчет, - сказал он, всматриваясь в море, - шторм, наконец,
отвалил.
Когда я добрался до винной лавки "Британский Флаг" в самом центре
Кайлуа, Эккерман уже ждал снаружи в пикапе, под завязку загруженном пакетами
из бакалеи.
- Я все собрал, - сказал он, - с тебя триста-пятьдесят пять долларов.
- Матерь Божья! - выпалил я.
Мы зашли в "Британский Флаг" и взяли по моей кредитке четыре ящика
пива, 4 с лишним литров виски, две бутылки джина и 3,78 литра апельсинового
сока вкупе с шестью бутылками их лучших вин и еще шестью для коктейль-приема
на вечер.
По плану предполагалось, что моя невеста и Ральф с семейством встретят
нас в Южной Точке где-нибудь на закате, чтобы славно поужинать на борту. Мы
должны были домчаться туда за шесть часов на скорости с троллом, но по суше
этот путь занимает только час, так что они могли скоротать полдня в
Городе-Заповеднике и все равно прибыть в Южную Точку раньше нас.
Капитан Стив определил место встречи - пляжик на оконечности самой
южной открытой гавани острова. Он даже позаботился о радиосвязи - через
друга, держащего ранчо недалеко от Южной Точки.
- Волноваться не о чем, - сказал он Ральфу, - можешь припарковаться
прямо на пляже. А когда завидишь лодку, просто просигналь и помигай фарами.
Мы подгребем и подхватим вас.
На ужин. И коктейли. Вслед за этим, проведя ночь на лодке, мы
собирались вернуться в нашу обитель и понырять поутру, потом протралить
побережье в обратном направлении и появиться в Ханоахоу примерно на заходе
солнца, чтобы замутить еще одну вечеринку с коктейлями и большой рыбный обед
на дому.
Таков был план. Не вопрос. Крейсировать к Южной Точке и поужинать на
борту.
Мы отбыли из Хонокау не позднее 10.30, осторожно раздвигая кору
дымящейся древесины, течением прибитой к порту. Лодка вспыхнула прошлой
ночью и - дотла. "Голубой Тихий", старая калоша Ли Марвина. Наследники вели
долгие споры на счет прав на нее, объяснил Эккерман, но теперь дележу конец.
- Батюшки святы! - произнес Капитан Стив, продирая лодку через грязный,
тлеющий мусор. - Ну, страховка им точно не светит. Я керосин отсюда чую.
Пара чартерных лодок по обеим сторонам от "Голубого Тихого" едва не шли
ко дну от поползновений тучных гавайцев из дока. Они весело помахали нам,
когда мы покидали пределы порта. Капитан Стив помахал в ответ и проорал
что-то на счет поднимающегося прибоя.
Дым покрыл мглой пространство между нами и горячим утренним солнцем.
Когда мы миновали главный буй ограждения фарватера, я увидел вершины Мауна
Ли и Мауна Коа в небе впервые за время пребывания здесь. Обычно весь остров
покрыт гамбургерообразным облаком большую часть дня, но то утро стало редким
исключением.
Я воспринял это как добрый знак, но ошибся. К сумеркам нас поглотит
схватка со смертью и всеми ее элементами, мы будем беспомощно барахтаться в
страшнейшем прибое, какой я когда-либо видел, полубезумные от страха и
мощной химии.
Мы сами этого добивались. Вне всяких сомнений. Эккерман знал, что это
идиотизм с самого начала, подозреваю, что и Капитан Стив тоже. Я же без
колебаний подписался на эту программу для слабоумных: ага, мы просто
совершим 6-часовой рейс вниз по побережью, метнемся к защищенной бухточке и
окунемся в лес черных кораллов. Легко. Приглашай всю семью на ужин. Мы
просто подплывем и заберем вас с пляжа...
На борту был и "Уолл Стрит Джорнал", и "Солджер оф Форчун". Я зацепил
их в "Британском Флаге", но по пути к Южной Точке мне было совсем не до
чтения. Мы валандались по лодке, как пьянчуги, держа курс строго на юг.
Волны с той стороны начинали расти. В какой-то момент мы затормозили, чтобы
подобрать спасательный жилет, на затычке от которого было написано:
"Сквайр/Ява".
Капитан Стив, как заправила, тусовался, в основном, за штурвалом на
мостике, пока мы с Эккерманом сидели в кабине, куря марихуану и ожидая,
когда же улягутся вихри.
Я уже давным-давно избавился от наваждения, что рыба поймается, и
главное - ловить. Сама идея погромыхивания с толстыми лесками на скорости с
троллом звучит абсурдно. Я настаивал, что единственный вариант заарканить
рыбу - это навестить ее с аквалангом и гарпуном по месту жительства.
И Эккерман, и я периодически брались за штурвал, но ненадолго. Капитан
Стив был убежден, что мы вот-вот цепанем марлина или хотя бы крупную ахи, и
очень хотел быть у руля, когда это произойдет. Он провел больше полудня на
мостике, вылупившись на бесплодные глубокие сточные воды сквозь треснувшие
рыболовные очки.
Эккерман, казалось, уже разделял мой агрессивный пессимизм по поводу
вероятности улова, но не спускал с лесок хозяйственного глаза.
- Я - первый помощник капитана, - объяснял он. - У меня есть
профессиональная гордость.
Я совсем запамятовал, что он был дикарем из племени лицензированных
чартерных капитанов, единственно составлявшего реальную элиту на всем
побережье Коны.
- В океане все равны, - сказал Эккерман. - Это серферская тема, но
что-то в ней есть.
Я согласился. Ничего не было плохого в том, что хоть кто-то из нас
сможет умеючи и в сохранности доставить лодку обратно в порт, если с
Капитаном Стивом что-то приключится. Эккерман явно чувствовал себя здесь,
как дома. Он знал, что там к чему, и мало что могло его озадачить. Я
предложил ему присоединиться к нам, особо не думая, но только после того,
как несколько раз услышал от Стива, что они "довольно близкие друзья".
Рыбы НЕ БЫЛО. Мы тралили, не переставая, но вся живность, что попалась
нам на отрезке "Кайлуа - Южная Точка" - это стадо морских свиней и несколько
птиц. Прогулочка выдалась длинная и жаркая, так что к полудню мы уже
трепались, набухавшись пива.
Перед самым закатом мы, наконец, завернули к Южной Точке. Море
злобствовало в направлении Коны - но это были цветочки в сравнении с тем, с
чем мы столкнулись, приблизившись к пункту назначения.
Море так вздыбилось и озверело, что нам оставалось только отвалить
челюсти. Слова были излишни. Мы искали приключений на пятую точку и
напоролись на персональный ураган, спрятаться от которого было негде.
На закате я перешел на джин, а Эккерман открыл скляночку с белой
пудрой, которую втянул носом с кончика крючка No10, после чего вручил
пузырек мне.
- Поаккуратней, - предупредил он, - это не то, что ты думаешь.
Я уставился на склянку и принялся дотошно изучать содержимое, укрепясь
ногой на палубе, как внезапно лодку наклонило и подбросило на очередном
буруне.
- Это Китайский Белый, очень сильный сорт, - сказал он, сражаясь с
рыболовным креслом, когда мы шмякнулись о волны.
Боже, подумалось мне. Да я тут с полноценными торчками. Лодку опять
тряхануло, и я потерял равновесие на мокрой палубе с чашкой джина в одной
руке и пузырьком героина в другой.
Я побросал и то, и другое, катясь мимо Эккермана и хватаясь за
лестницу, чтобы не улететь за борт. Эккерман дернулся за склянкой со
скоростью юной кобры и поймал ее налету, но она успела промокнуть, за что
удостоилась его озлобленного взгляда и полетела в море.
- Какого хрена, - сказал он, - мне все равно никогда эта дрянь не
нравилась.
Я подтащил себя к стулу и сел.
- Мне тем более, - заявил я. - Больно тяжелая для желудка пища.
Он мрачно понаблюдал за мной с минуту, и я подобрал обе ноги, не зная,
чего ждать. Плохи твои дела, если похерил чужой героин - особенно, если это
случилось далеко в море да при надвигающемся шторме - а Эккермана я знал
постольку поскольку. Поджарый детина с охрененной мускулатурой пловца, его
скачок за склянкой конкретно впечатлил меня быстротой. Я ЗНАЛ, что он
достанет меня гарпуном, прежде чем я достигну лестницы.
Я отверг позыв покликать Капитана Стива. Вдруг они ОБА - торчки? Я
гадал, все еще балансируя на краю белого стула: каких тараканов может
нагнать Китайский Белый?
- Хороший кайф для океана, - сказал Эккерман, как будто я размышлял
вслух. - Зачастую это единственный способ удержаться от убийства клиентов.
Я кивнул, предвкушая длинную ночь. Если первый помощник может между
делом разнюхаться гердосом в предобеденный час, то на чем сидит сам капитан?
До меня дошло, что по-хорошему я не знаю никого из людей, с которыми
теперь закупорен на одном судне, в двадцати милях от западного края Америки,
солнце опускается, а вода вокруг чернеет.
Земли видно не было, она потерялась в опустошающем ночном тумане.
Солнце скрылось, и лодка грохотала сквозь волны напрямик к Южной Точке,
жуткой Земле По. Красные и зеленые ходовые огни на носу корабля едва
различались с кормы, с каких-то девяти метров. Ночь вокруг нас сомкнулась
подобно дыму, холодная и пропитанная дизельными выхлопами.
Стукнуло почти 7, когда исчез последний красный отблеск солнца,
перепоручив нашу участь компасу. Двигались мы, по сути, вслепую. Сидя на
корме, мы прислушиваясь к морю, двигателям и периодическому глухому
похрустыванию голосов по коротковолновому радио на мостике, где, как моряк
из сказок про пиратов, окопался Капитан Стив.
ЗЕМЛЯ ПО
Море и не собиралось успокаиваться, когда мы достигли пункта назначения
- маленького пляжа у подножия сплошных скал. Капитан Стив, протащив нас
полпути, сбавил скорость и слез по лестнице.
- Похоже, что-то собирается.
Эккерман не отрывал взгляд от пляжа, когда пошли огромные буруны.
Капитан Стив сработал как сигнализация, вырубив двигатель и вернувшись к
нам.
- Крепитесь, - сказал он, - мы застряли на всю ночь.
Он нервозно вперился в море на секунду, метнулся в кабину и принялся
вытаскивать спасательные жилеты.
- Забудь, - сказал Эккерман, - теперь уж нас ничто не спасет. С тем же
успехом можно сожрать мескалин.
Он принялся проклинать Капитана Стива.
- Это твоя вина, тупорылый ты сукин сын. К утру мы все - покойники.
Стив пожал плечами, а Эккерман уже жевал таблетку. Я съел свою и стал
собирать хибати, японскую жаровню, купленную утром для приготовления свежей
рыбы на ужин. Эккерман откинулся в кресле и откупорил бутылку джина.
Остаток ночи мы бесили друг друга, беспорядочно блуждая по лодке в
полнейшем смятении, как крысы, плывущие в обувной коробке, и стараясь
держаться подальше один от другого. Обычная гулянка на закате превратилась в
лихорадочную трудовую дифференциацию, согласно которой каждый ревностно
заботился о своем секторе.
Мне достался огонь, Эккерману - погода, а Капитану Стиву - отлов рыбы.
Хибати угрожающе шаталась по кабине, изрыгая столбы пламени и грязного дыма
всякий раз, как я прыскал в нее керосин. Важность поддержания огня стала
первостепенной, несмотря на очевидный и откровенно суицидальный риск.
В баках под нами было без малого 380 литров дизельного топлива, и любая
подложенная морская свинья могла разметать пылающий уголь по всей кабине и
превратить лодку в полыхающий комок - выбросив троих дураков в открытое
море, где нас незамедлительно подхватил бы прибой и насмерть долбанул о
камни.
По фигу, подумал я. Огонь НУЖНО поддерживать. Он стал символом жизни, и
я не мог позволить ему скопытиться. Все согласились. Мы давно распрощались с
идеей приготовить что-либо на ужин - и, в сущности, выкинули большую часть
еды за борт, как приманку - но все понимали: пока есть огонь, есть шанс
выжить.
На закате я потерял даже намек на аппетит, а теперь меня еще и
покрывали слои холодного мескалинового пота. Время от времени по спине
пробегала дрожь, из-за которой вибрировало все тело.
В такие моменты моя речь неожиданно ослабевала, а голос выводил трели в
те несколько секунд, когда я пытался успокоиться.
- Господи, - сказал я Капитану Стиву в первом часу ночи, - как хорошо,
что ты избавился от того кокаина. Не хватало нам только амфетаминов.
Он кивнул, кося под мудреца, наблюдая за вспышками в воде, крутанулся
на стуле и издал серию диких криков. Зрачки нездорово посветлели, зашлепали
губы.
- О, да, - выпалил он, - только их нам сейчас не хватало.
Я попятился, не спуская глаз с его рук. Эккермана в наличии не было, но
я слышал, как он блеет в ритме стаккато откуда-то километров за 150 от нас.
Он был на носу - носился там с острогой, выжидая изменений ветра и ругаясь с
далекими скалами.
- Вы, безмозглые косоглазые, - орал он, - а ну-ка погасите эти
долбанные огни!
Капитан Стив перегнулся через киль и утопил еще один, последний в нашем
рационе, хот-дог.
- Что стряслось с этими япошками? - ворчал он. - Они, никак, подают нам
сигнал.
- Ага, - отозвался я, - это старая Ки-Эстовская уловка - врубить ложный
маяк и приманить лодку на рифы.
Внезапно он отскочил назад и завопил:
- Боже! Морская змея!
- Чего?
- Морская змея! - он указал на воду. - Смертельный яд, мгновенная
смерть! Она прошла вплотную к моей руке!
Пожав плечами, я плеснул новую порцию керосина в хибати и растворив в
ночи еще один огненный шар.
Я схватил ведро воды, которое на всякий пожарный поставил на палубе.
Капитан Стив шатался во все стороны, прикрывая лицо от пламени.
- Осторожно! - закричал он. - Оставь ты в покое этот огонь!
- Волноваться ни к чему, - сказал я, - я знаю, что делаю.
Его пальцы нервно скребли карманы.
- Где она? - зашипел он. - Я давал тебе бутылку?
- Какую бутылку?
Он упал и сграбастал стул, когда нас подхватила очередная большая
волна.
- Тема, - вопил он, - где чертова тема?
Я держался за одну из хлипеньких ножек хибати, которая почти
перевернулась. Наконец волна спала, и мы вновь устроились в болоте.
- Дурак, - сказал я, - ее нет. Ты ее выбросил.
- О чем ты? - закричал он. - Куда выбросил?
Мне хватило одного взгляда на его зрачки, чтобы поспешить в кабину за
пивом. Капитан Стив впервые попробовал мескалин, и тот явно завладел его
мозгом. По замешательству, намалеванному на его лице, было видно, что он ни
черта не помнит о том, как унес бутылку с последним нашим допингом в кармане
штанов, когда отправился с аквалангом в море, чтобы обезопасить якорный
канат, намотавшийся на громадный камень на дне, на глубине 30 метров.
Когда он вернулся, я изъял у него бутылку и ополовинил смесь соли с
горечью в один присест. Эккерман, быстро расчухавший природу трагедии,
залпом осушил остатки.
Выбора у нас не было. Бессмысленно пытаться спасти кокаин после того,
как смешал его с морской водой.
Капитан Стив пропустил очередь - что было справедливым. Любой придурок,
спускающийся на дно Тихого океана с двумя граммами кокаина в кармане,
достоин самого сурового наказания; к тому же он ошизел от психоделиков.
Дело плохо, решил я. Пора прятать ножи.
Я очнулся на рассвете и обнаружил вырубившегося Эккермана, похожего на
животное, не пережившее передоз, и Капитана Стива, в бешенстве бродящего по
кабине, сражающегося с клубком веревок и без конца твердящего самому себе:
- Батюшки святы! Надо выбираться отсюда!
Я очухался и вылез из кабины, где пару часов продрых на валике,
усыпанном рыболовными крючками. Мы еще были под крылом у скал, поэтому утро
выдалось морозное. Огонь давно потух, а термос изредка потрескивал ночь
напролет. Палуба умывалась вязкой смесью керосина и плавающей копоти.
Ветер так и не ослаб. Капитан Стив, по его словам, бдел ночь напролет,
не сводя глаз с якорного каната, готовый в любой момент рвануть за ним в
воду.
- Никак не пойму, благодаря чему мы выжили, - пробормотал он, таращась
на скалы, где вокруг костров по-прежнему теснились поселения подлых япошек.
- Теперь хоть понятно, почему все так относятся к Южной Точке. Это
ДЕЙСТВИТЕЛЬНО опасное местечко.
- Земля По, - констатировал я.
- Ага, - поддакнул он, сматывая последнюю из наших ночных лесок.
Все хот-доги сожрали угри, обглодали крючки дочиста. Даже морская змея
не позарилась на столь дебильную наживку. Вода вокруг нас кишела дрейфующим
мусором: пивными бутылками, апельсиновыми корками, пластиковыми мешками и
искореженными банками из-под тунца. Метрах в десяти от кормы плавала пустая
бутылка из-под виски с клочком бумаги внутри.
Эккерман запулил ее в море еще ночью, когда добил то, что было внутри.
В емкость он запихнул клочок почтовой бумаги из таверны "Кона", на которой
накалякал: "Берегись! Здесь рыбы НЕТ!"
По моим подсчетам, мы были уже на полпути к Гуаму, служа
предостережением для всех дураков, которые соберутся порыбачить на Земле По.
Капитан Стив хмуро взирал на якорный канат.
- Все, что нам теперь осталось, - проговорил он, - это поднять якорь и
убраться отсюда к чертям собачьим.
Он качнул головой и выдал нервический свистящий звук.
- Дай-ка я тебе кое-что разжую, - добавил он. - Мы В РУБАШКЕ РОДИЛИСЬ,
раз еще живы. Это худшая ночь, что я провел в своей жизни.
Он указал в сторону суши, где прибой бился и пенился о камни.
- Хоть раз бы ветер изменил направление, - сказал он, - и нас бы
закрутило так быстро, что я б и двигатель завести не успел. Сейчас бы уже
ласты склеили.
Он все еще не отрывался от якорного каната. Я знал, что другой его
конец был тщательно обвит вокруг камня глубоко под нами, и мы оба понимали,
что от нас требуется. Не было возможности ни поднять его, ни сманеврировать
лодкой, чтобы размотаться. Нам выпало либо перерубить канат, либо отправить
кого-то с аквалангом, чтобы развязать узел.
Мы постояли на кормовом подзоре, всматриваясь в ледяную черную воду.
Кандидатура Эккермана не рассматривалась, оставался Капитан Стив и я. Он
ходил ночью, так что пришла моя очередь. Справедливо. Закон моря, истинный
краеугольный камень жизни в стиле мачо.
Я застегнул куртку и открыл пиво.
- Сколько стоят якоря? - спросил я.
Он пожал плечами.
- Ну... с 27-метровой длиной каната при, скажем, шести долларах за
метр...
Похоже, он скрупулезно складировал сумму в уме.
- Ага, - заключил он. - Четыреста где-то, может, четыреста пятьдесят.
- Почти даром, - обрадовался я, извлекая из футляра нож, - я выпишу
чек.
Я свесился, чтобы взяться за канат, готовя наше освобождение. Ничто,
кроме физического насилия не могло затащить меня в воду тем утром.
Капитан Стив остановил мою руку, прежде чем я успел резануть канат.
- Минутку, - сказал он. - Я не могу вернуться в порт без якоря - они
насмешками меня из города выживут.
- Да пошли они все на хуй, - ответил я, - их бы сюда вчерашней ночью.
Стив надел баллоны с воздухом.
Он спускался за борт, а я провожал его взглядом.
.............................................................................................................................
Было 4 февраля, погожее, теплое утро. Туземцы бухты Килакекуа поднялись
рано, узнав, что большие корабли отбывают. Берега, разделенные огромной,
черной скальной плитой заполонили смуглые тела, некоторые аборигены
размахивали тряпками.
Для людей Кука это было ярким свидетельством сожаления о расставании
после удовольствия от иноземного визита. Для гавайцев то были странные две с
половиной недели, загруженные, эмоциональные, даже травматичные, как никакой
иной период их жизни за всю историю: напророченное пришествие; радостное
событие за огромную цену.
Ранним утром 6 февраля они подошли к северной оконечности глубокой
бухты Гавайев, Юполу Пойнт. Здесь они закончили свое плавание по часовой
стрелке вокруг острова, в соответствии с легендой о Лоно. Следующие 36 часов
дул сильный ветер.
8 февраля, три года спустя - почти час в час - с того дня, как Кук
вызвался в Адмиралтействе возглавить это путешествие, фок-мачта "Резолюции"
треснула... Двигаться так дальше они не могли еще и из-за того, что утечка
под подзором кормы открылась с новой силой, как недолеченная рана.
Разразился шторм, и Кук был вынужден принять непростое решение, где
встать на ремонт. Должен ли он продолжить движение на Мауи в надежде на
убежище на западном или южном побережье, которые он еще не исследовал? Или,
может, держать курс на другой остров? Кауаи и Ниихау уже показали себя, как
малообещающие. На всем маршруте только бухта Килакекуа была безопасной
стоянкой. Чтобы выиграть время, Кук послал Блая через ураганные воды, дабы
ознакомиться с обстановкой на втором корабле. Теперь обе команды встали
перед дилеммой. Они оставили без подножного корма целый район. Съев всех тех
свиней, они лишили туземцев части припасов. Ремонт занял бы минимум неделю
или даже две.
Куку предстояло выбрать из двух направлений, и в 10 утра 8 февраля две
шлюпки двинулись на юг к их проверенному убежищу. "Все были раздосадованы, -
писал Король, - и проклинали фок-мачту".
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
Эккерман проснулся, когда Капитан Стив еще был на погружении, и я
поведал ему историю.
- Вот ведь чиканашка, - пробурчал Эккерман, вынимая нож для подводной
охоты из футляра на ноге. - Заводи движок, пусть гребет обратно.
Он начал резать канат, потом засомневался и отступил.
- Нет, - сказал он, - как только мы заведемся, он услышит шум и пулей
сюда примчится. И заработает благодаря нам кессонную болезнь.
Капитан Стив, наконец, вернулся с глубин и дал мне знак поднять якорь.
Двадцать минут спустя мы уже вновь боролись с прибоем, держа курс на север с
непринужденной скоростью с троллом. Капитан Стив совсем ослабел, забираясь
на борт, и уронил акваланг на ногу Эккерману, раздраконив ему большой палец
и захлестав кровью всю палубу. Эккерман жадно проглотил очередную пригоршню
драмамина и впал в глубочайший ступор. Мы положили ему на ногу пузырь со
льдом и уложили, как жмура, на валик в тени мостика.
Я встал у штурвала, пока Капитан Стив разбирался с утлегарями.
- Ты что, окончательно выжил из своего долбанного ума? - проорал я со
своего насеста на тунцовой башне. - Отвали от этих лесок! Иди поспи.
- Нет! - крикнул он. - Это рыболовецкая лодка! Мы ДОЛЖНЫ поймать рыбу.
На нем уже начало сказываться напряжение от длинной ночи. Глаза
набухли, как тухлые яйца; он так тщательно пережевывал губы ночью, что
теперь едва мог говорить. Пытаясь вскарабкаться на мостик, он потерял
равновесие и рухнул на спину в каюту, где яростно забился в луже кровавой
грязищи.
Зрелище не из приятных. С мостика мне открывался вид на палубу с
капитаном и первым помощником, и оба выведены из строя. Один походил на
мертвеца с раззявленной пачкой и закатившимися зрачками, другой дрыгался,
как рыба со свернутой шеей.
Каша из человеческих модулей подо мной выглядела так, будто Король
Камехамеха вернулся в Кону с очередной серией боевых действий и устроил на
несчастных засаду. А мы - жертвы того же чудного высокомерия, что погубило
гавайских воинов в период Великих Завоеваний. Мы угодили в жернова
исступленного покорения - оказались в ненужном месте в ненужное время и,
вероятно, за зря - и теперь плелись восвояси с залитой кровью палубой и
нервами, сварившимися до состояния желе. Все, на что мы сейчас могли уповать
- это на возвращение без эксцессов, радушный прием наших друзей и красотку
на палубе. Тогда мы сможем отдохнуть и зализать раны. Я не мог бросить
штурвал, в противном случае, лодку закружит, и винт запутается в лесках.
Чтобы приманка не скрывалась из виду, приходилось поддерживать скорость в
1750 оборотов в минуту и двигаться, не сбиваясь с курса. Любое изменение
скорости или направления грозило гибелью.
Если винт запутается в водорослях, придется канючить по радио,
беспомощно раскачиваясь на волнах часов 8, пока спасательная лодка не явится
нас отбуксировать.
Неприемлемо. Команда была не в том состоянии, чтобы сдюжить еще одни
сутки в море. Я правил лодку ближе к берегу, слегка налегая на тормоз. Если
прямая - самое короткое расстояние между двумя точками, рассудил я, то
прямая на предельной скорости существенно сократит дистанцию.
Я все еще поздравлял себя с прорывом в высшей математике, когда был
взбудоражен пронзительным воплем снизу. Я перегнулся через перила, чтобы
увидеть, как коленопреклоненный Капитан Стив на корме в бешенстве указывает
на бережно установленную приманку, записавшуюся в ВДВ и прыгающую в связи с
этим над водой, как летучая рыба.
- Сбавь обороты! - кричал Стив. - Ты что, спятил?
Это я-то спятил, подумал я, едва не сбросив ему на башку бутылку пива.
Заданный им курс завел бы нас далеко в море через марлиновые косяки. Ленивая
параболическая петля прибавила бы нашей прогулочке два-три часа. Капитан
Стив все еще был одержим идеей поимки рыбы. Глаза лихорадочно сверкали.
- Забудь, - заорал я, - шутки в сторону. Пора домой.
Лицо пиздострадальца говорило мне, что спорить бесполезно. В его мозгу
не было пространства для мысли о возвращении в порт без рыбы; и мне
казалось, он вот-вот махнет за борт с ножом в зубах, если сочтет, что оно
того стоит. Помимо всего прочего, это была ЕГО лодка. Я не был готов
взбунтоваться, поэтому дал по тормозам и сменил курс, чтобы его порадовать.
Он вновь захлопотал над лесками и взялся за пиво. Я занял выгодное положение
и какое-то время слушал радио, клюя носом по мере того, как солнце
раскалялось. Периодически меня будили взрывы тарабарщины, издаваемой рацией:
- ...вызываю Ципочку, ответьте!
Продолжительная пауза и треск сквернословия, а затем:
- Чертпобери, чертвозьми, да, чертпобери, да, это Ципочка. Вас слышу,
каковы ваши координаты? Прием.
- Они не наши. Прием.
(Грубый ржач и еще большая ругань)
- Так вот, чертвозьми, там и оставайся, урод, и даже не приближайся ко
мне.
- Что? Ципочка, повторите!
- Держись от меня подальше. У меня на борту две голые девицы.
(Пауза и треск)
- Каковы ваши координаты, Ципочка? Я сам голый. Давайте скооперируемся.
Балагур продолжал отмачивать еще какое-то время, а я крутанул штурвал,
чтобы лодку не качало, и спустился за пивом. Капитан Стив прокрался в кабину
и вырубился на морозильной камере. Я немного за ним понаблюдал, а,
убедившись, что он действительно спит, вернулся на корму и смотал лески. Вид
Эккермана по-прежнему отдавал мертвечиной. Казалось, он еле дышит, я
перевернул его на другой бок и обмотал вокруг шеи ремень, чтоб засечь, если
он вдруг начнет задыхаться.
Вслед за этим я поднялся на мостик и навел лодку четко на порт, ведя ее
так близко к берегу, что почти читались дорожные знаки на шоссе. Я врубил
радио, дабы заглушить шум движка, набрал скорость, и наша баржа уже парила
параллельно морю, как занюханная моторка для прибрежных гонок. Ага, подумал
я, мы ввели новый вид рыбалки - изнурить этих гадин, повышибать им мозги
винтом, а потом развернуться и подобрать то, что останется.
Три часа спустя мы встали перед буем у порта и размотали лески, затем я
долго выворачивал Эккерману ногу, пока не разбудил. Он забился, как
аллигатор в западне.
- Тихий час кончился, - сказал я, - настал час труда. Мы дома.
Он сел и осмотрелся, потом медленно встал и дотянулся до бутылки рома в
ящике для инструментов.
- Где капитан? - спросил он.
Я показал на Стива, все еще дрыхнущего на морозилке в считанных
сантиметрах от перил. Эккерман дошел до него, дал ему подсрачник и жестоко
выкинул за борт.
Капитан Стив озверело ухватился за рукоятку, но все равно упал в море.
Он вырвался на поверхность, плюясь, но еще до конца не проснувшись, и
отчаянно цепляясь за скользкую часть лодки.
Эккерман хотел было втащить его на борт острогой, но я его присмирил.
После того, как он достал из воды Капитана Стива, тот немного подулся в
каюте и, наконец, принял штурвал. Он привел лодку в порт, угрюмо сидя на
корточках на мостике и игнорируя взгляды улыбающихся канаков у дока с
горючим.
Нас никто не встречал, но значения это уже не имело. Бойцы вернулись с
Земли По, и им было что рассказать. Но только не в порту и не в таверне.
Слишком уж зловещую байку мы принесли. Капитан Стив все еще торчал на
мостике, пока мы с Эккерманом выгружали наше барахло и готовились свалить.
- Куда направляетесь, ребят? - окликнул капитан. - Не в "Хагго" ли?
Я пожал плечами, слишком изможденный, чтобы думать о том, куда
податься, только бы подальше от моря. Я чувствовал себя так, словно
взобрался на гору или подал заявление на вакансию ковбоя на ранчо.
Ощутить сушу под ногами, пить джин ночь напролет и бегать голышом. Но
когда я обмолвился об этом Эккерману, он помотал головой.
- Нет. - сказал он. - У нас теперь одна дорога - в Город-Заповедник.
ЖИЗНЬ НА БАЛКОНЕ
Пора было сваливать. Эккермановская затея дернуть в Город-Заповедник
поначалу казалась привлекательной, но то, что предстало нашим глазам по
возвращении с Южной Точки, нельзя было вылечить поездкой по побережью до
какого-нибудь предрассудочного дряхлого храма, неподалеку от которого мы
найдем или не найдем заповедник. Так, решил я, по боку это глупое туземное
фуфло. Где телефон? Что нам надо, так это быстро связаться с "Алоха
Эйрлайнз".
Эккерман согласился. Нас обоих ошеломил хаос, наблюдаемый нами из
кабриолета, пока мы ехали. Тот же шторм, что едва не завалтузил нас до
смерти в океане, прошлой ночью переместился на север и всыпал побережью Коны
4,5-метровыми волнами и слепящими муссонными дождями. Минуя Хонокохау, мы
наблюдали брошенные машины и мопеды по всему Алии-Драйв, заваленному
древесиной и шершавыми черными камнями. Громадные волны долетали до шоссе по
исчезнувшему пляжу, и у нас заняло почти два часа, чтобы добраться до
жилища, которое испытывало на себе нешуточный прибой.
.............................................................................................................................
Все ощутили основательные перемены в атмосфере в бухте и контраст по
сравнению с предыдущим их пребыванием. Каноэ на воде не было, ни один
зритель не вышел на шкот скалы на всем протяжении гребня. Кто-то из людей
Кука забеспокоился, другие, как подметил Король, чувствовали свое самолюбие
ущемленным. И в тот момент, когда все решили, что население эвакуировано или
вымерло от какой-то чумы, показалось одинокое каноэ, направлявшееся к
"Дискавери". На продольном мостике шлюпа возвышался свирепого вида вождь в
красной мантии с оперением. То был племянник короля, Камехамеха, чье
появление так встревожило их тремя неделями раньше, когда он представился им
вместе с двумя сыновьями Террибу.
Мастера-парусники, плотники, моряки и сам Король не встретили никаких
возражений против возобновления их лагеря и палаток. Кто-то даже перенес на
берег часы и телескопы. Жрецы выглядели не менее дружелюбными, чем раньше, и
у плотников появилась возможность приняться за дело, чистя основание мачты,
снимая треснувшие фишы, вытачивая новые из твердого дерева, которое чудесным
образом сохранилось у них еще с Мури.
Следующим утром Король Террибу прибыл в бухту, как и раньше, с большой
помпой и на приличной скорости. Табу с вод бухты было немедленно снято, и
внезапно все встало на свои места, как в те дни, когда несчетное число каноэ
курсировало между берегом и кораблями, а шум и суматоха торговли не утихали
от заката до рассвета.
Но кое-что изменилось. В гавайцах притаилась жажда насилия. По лицам
прошел рубец враждебности, словно вулкан Мауна вновь извергнулся, и вот-вот
хлынет лава ненависти.
Трясущийся король Террибу, поддерживаемый сыновьями, прибыл на
"Резолюцию". Зачем они вернулись? Что они делали? Сколько здесь пробудут?
- Он выглядел крайне недовольным, - заметил Джем Берни.
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
Оба дома пустовали, бассейн затопило, прибой пускал слюни у веранды, а
шезлонги, облепленные чем-то вроде красных водорослей, беспорядочно
раскидало по лужайке. Более тщательный осмотр выявил, что "водоросли" - это
две-три сотни тысяч китайских шутих, наводнение красной рисовой бумаги от
дюжин китайских громомолний, которыми мы развлекались. Я прикинул, что,
наверное, пиротехнику выбросило в море, а потом принесло обратно.
Ральф уехал, прихватив семью. Дверь в их дом была открыта, а место, где
он парковался, по лодыжку залило соленой водой. Фасады обоих домов загажены
слоем красной слизи. Ни малейших признаков жизни. Всему кранты; оба дома
атаковал разорительный прибой, и первой моей мыслью было: все, включая
обитателей, волновой толчеей засосало море и насмерть заколошматило о камни.
Эккерман отверг это предположение, сказав, что они, наверное,
перебрались на более высокую точку еще до того, как прибой забился о
крыльцо. Такая процедура была стандартной для Алии-Драйв зимой: пожарные
сирены, дорожные заграждения, паника и принудительная эвакуация всех
прибрежных жителей силами гражданской обороны.
- Это ежегодное явление, - признался он, - потери - несколько домов,
несколько машин, но людей - совсем немного.
Я продолжал рыться в спальнях в поисках признаков жизнедеятельности,
одним глазом поглядывая на море. Я знал, что эта срань могла нагрянуть в
любой момент без какого бы то ни было предупреждения, как бомба. Даже сейчас
я представляю себе Ральфа, цепляющегося за щербатые камни в пасти рычащего
белого прибоя с криками "Помогите! Помогите!". В его ногу впиваются
большущие челюсти тихоокеанской зубатки.
Что бы мы сделали, услышав его крики и увидев, как он сражается с морем
в сотне метров от нас?
Ничего. Стояли бы и смотрели, как волны колотят его о камни, раз за
разом. К утру от него осталось бы мокрое место.
Я попытался заставить себя добыть большой прожектор, чтобы поискать
Ральфа в море, но мне не хотелось. Что если я его обнаружу? Это зрелище не
покинет меня до конца дней... Видеть, как он умирает в луче моего фонаря,
бешеные глаза горят в пене нахлынувшей волны, потом он исчезает...
Голос Эккермана послышался в тот момент, когда гигантская волна ударила
по бассейну, подбросив в небо тонны четыре воды.
Я сиганул с крыльца и припустил к подъездной дорожке. Возвышенность,
думал я. Нужно лезть на гору. Подальше отсюда.
Эккерман взывал ко мне с балкона коттеджа сторожа. Я взлетел по
ступенькам, мокрый насквозь. Он сидел за столом с пятью-шестью людьми,
преспокойно пившими виски и курившими марихуану. Весь мой багаж, включая
печатную машинку, был сложен в углу на веранде.
Никто не утонул, никто не пропал без вести. Невеста протянула мне
косяк, я глубоко втянул. Ральф, доложили мне, испарился в районе полудня,
когда красная липкая волна швырнула ему на крыльцо 25-килограммовую связку
зеленых бананов. На лужайку выбросило сотни мертвых рыбин, дом внезапно
наводнили летучие тараканы, а море подкатилось к полу.
Сторож сказал, Ральф отвез семью в отель "Король Камехамеха" у причала
в центре Кайлуа, после того, как обломался с билетами на ночной рейс в
Англию.
- Где собака? - спросил я.
Я знал, что Сэйди очень привязалась к зверю, но его трупа в этой
разрухе я не наблюдал.
- Они взяли ее с собой, - ответил сторож, - тебе просили передать
записку.
Он вручил мне скомканный клочок гостиничной бумаги, влажный и грязный
от пачкотни Ральфа. В записке говорилось: "Я больше не могу. Шторм нас чуть
не убил. Не звони. Оставь нас в покое. Гостиничный врач позаботится о
Руперте и вышлет его после карантина. Пожалуйста, организуй все как надо.
Сделай это для Сейди. Она седеет. Все было хуже некуда. Я с тобой
поквитаюсь. С любовью, Ральф".
- Боже, - проговорил я, - Ральф готов. Совсем расклеился.
- Он знал, что ты так скажешь, - отреагировал сторож, принимая у
Эккермана косяк и делая глубокую затяжку, - вот почему он оставил тебе
собаку. Он сказал, так будет правильно.
Я сложил записку и убрал в карман.
- Разумеется, - согласился я, - Ральф - художник. Он очень остро
чувствует что хорошо, что плохо.
Мы посидели на веранде, смоля свежую марихуану и слушая "Асов Атасных
Ритмов", а потом поехали ночевать к Эккерману. Наше поселение затопило, вода
пропитала все полы. Нечего было и пытаться здесь заснуть.
Ральф уехал, а я слишком притомился, чтобы ему звонить. Скоро он и
родные сядут на самолет до Англии, отчаянно вцепившись друг в друга и
слишком истощенные, чтобы спать дольше двух-трех минут в один присест - как
уцелевшие в жутком кораблекрушении и лишь наполовину осознавшие, что же с
ними приключилось. Они непременно будут досаждать пассажирам своими стонами
и плачем, пока стюардесса не угомонит их снотворным.
В эти дни жизнь на побережье Коны течет неторопливо. Рыба все так же
питательна, солнце светит, с Таити дует ветер...
Но в воздухе висит какое-то новое спокойствие, не имеющее отношения к
погоде. Свирепствует скверная тоска. Люди снимаются и - на корабль. Все
побережье выставлено на продажу, и даже прелестные сестры-дикарки Чан
собираются двинуть на материк. Бум Коны недавно сошел на нет, и серферы
спешно выписываются.
Никакие мои доводы не заставят их передумать. Здешним людям я по душе,
но моим суждениям они не доверяют.
Поэтому я коротаю ночи на балконе номера 505, в люксе Королевы Каламы в
отеле "Король Камехамеха", из которого открывается вид на все - целиковая
прибрежная часть Коны, вулканы Мо в снежных шапках и особенно городской
волнорез в бухте Кайлуа, возле которого всегда кто-то трется.
Мне здесь нравится. Культивирую у себя вкус к балконной жизни. Счет
оформлен на имя Ральфа, но не суть. Менеджеры покроют.
Они сами взвалили на себя ответственность за все неполадки с собакой
Ральфа, которую все еще держат в международном карантине. В питомнике она
рехнулась от блох, будучи под личным наблюдением гостиничного ветеринара, и
теперь они официально за нее в ответе. Причем, не только за Руперта, но и за
любое мое повреждение мозга, опухоль, слепоту, пропущенные дедлайны,
снижение дохода или какое бы то ни было другое огорчение, боль или
психические муки, полученные от укуса осы в глаз в баре у бассейна. Тварь
впечаталась в меня и застряла между лицом и очками, после чего трижды
тяпнула в глазницу. Голова угрожающе вспухла, и все, что мне дали - это
грязный носок со льдом, от которого все разаболелось похлеще, чем от укуса.
Попросив о помощи, я обрек себя на общение с доктором Хо, ветеринаром "по
большим зверушкам".
Так или иначе, теперь я у них на руках. В некотором роде я удерживаю
господствующую высоту и отказываюсь выехать, пока мы не найдем консенсус.
Дабы управиться с необъятным иском, я нанял адвоката-корейца из
Гонолулу... тем временем, я научился кайфовать в отеле, который на поверку
оказался не так плох для проживания. Внизу навалом приятных магазинов и три
бара. Правее - большой голубой бассейн, левее, на берегу через бухту -
"Халихи-палас" и тьма зеленых лужаек, сбегающих к молу, Дому Лоно и месту
похорон Камехамехи Великого.
Он кинул кони в хижине под соломенной крышей в тени королевских пальм 8
мая 1819 в возрасте 61 года. Его старшие шаманы бросили тело в кратер
вулкана, а кости предали земле в секретной пещере, которую никто так и не
нашел. В честь Камехамехи воздвигли множество памятников на Гавайях, но
только не могильную плиту. Те же шаманы, что участвовали в погребении
костей, съели его сердце из-за силы, заключенной в нем - так же, как
когда-то сам Камехамеха съел сердце капитана Кука.
РАЗБОРКИ ПО-КОНСКИ
В конце городского мола Кайлуа - громадные весы, установленные япошками
из местного ледохранилища, которые регулярно покупают каждую рыбину в порту
и отправляют в Токио, там ее шинкуют на суши, повторно замораживают и
высылают обратно в Лос-Анджелес. Суши - популярный бизнес по всему Тихому, а
японские рыбные брокеры контролируют большую его часть.
Лицензии на суши на Гавайях куда прибыльней, чем на игровые автоматы в
аэропорту Лас-Вегаса. На суши всегда больший спрос, чем рынок может
предложить. Единственное, что варьируется - это цена, которая простирается
от 10, а порой 20 долларов за килограмм на Рождество до 40 центов за кило в
пик сезона рыбной ловли, открытого на побережье Коны с мая по сентябрь.
Количество суши для рынка при этом колеблется от 10 до 20 тонн ежедневно.
Ахи, большой желтоперый тунец - далеко не бестселлер, но стоит кучу
денег. Ахи - это суши в Лос-Анджелесе и Нью-Йорке, равно как и в Токио - а в
рождественские недели, когда спрос взлетает, складская цена за крупную ахи в
Коне доходит до 10 или даже 20 долларов за кило.
Обычно она не идет ниже доллара, что делает ее заманчивой для ловли. Но
ахи не самая обаятельная рыба в Коне. Эти места славятся марлином. КРУПНЫМ
марлином. Именно его все здесь хотят видеть на тарелке. Любая лодка под
традиционным темно-синим марлиновым флагом на корме враз меняет настроение
толпы.
Побережье Коны - рыбная столица Гавайев, бухта Кайлуа - это социальная
и коммерческая ось побережья Коны, а громадная "висельная" установка на
весах на моле перед моим отелем - то самое место, где рыбные профи Коны
живут и умирают каждый день на всеобщем обозрении.
Спортивная рыбалка в Коне - серьезный бизнес, а в 4 пополудни на
кончике мола начинается шоу местных чартерных капитанов. Сюда они привозят
взвешивать рыбу и фотографируются рядом с ней, если поймали что-то стоящее.
Весы-весищи на самом краю служат для триумфаторов и их улова, а неудачники
здесь даже не показываются.
Лодки без пятен крови на палубе к молу не подходят; они быстренько
чешут домой - в порт, что в 13 километрах к северу. Последние километры от
буя зачастую превращаются в долгую и суровую прогулку для шкипера с полной
нагрузкой лодки, если клиенты выложили $500 за день за то, чтобы вернуться
ни с чем. Хонокау на закате - далеко не рай на земле. В сумятице всех этих
неудачников прибой все больше колотится о кромку черной лавовой скалы,
смотрящей на док, и начинает рявкать. Всем подавай недоеденное в обед мясо,
а не рыбу, и ужасная сцена предстает перед их глазами после дня,
угробленного на безнадежные попытки что-то поймать.
Каждый день большинство лодок возвращается в Хонокахау. Но немногие
прибудут к молу, где разыгрывается совсем иной спектакль - особенно в
"жаркий денек", когда полгорода уже оповещены о чьей-то победе по рации,
вещающей из открытого океана о том, чтобы приготовили весы для нешуточного
действа по прибытии судна.
В районе трех толпа начинает собираться на моле. Джимми Слоан,
профессиональный фотограф, прикрепленный к молу, чтобы вкроить в историю
снимки 8 на 10 по $10 каждый. Парень из "Таксидермии Грея" непременно будет
охотиться на тех, кто захочет увековечить свой трофей.
А для тех, кто не захочет, рядом будет стоять пикап "Датсун" из
ледохранилища, всегда готовый отстегнуть за добычу налом. Марлин идет по
дешевке: 50 центов за кило, так как есть его станут только японцы, и
основной рынок - Токио, расположенный почти за 5 тысяч километров отсюда.
Парни, которые заправляют весами почти всегда в курсе, чего им ждать,
но понятия не имеют, когда... отчего к 16.00 у них сдают нервы. Любой
шкипер, отрапортовавший о крупной рыбине, прибудет не раньше сумерек, а
ждать его никому не охота.
Толпа осведомлена. Разносится молва, туристы затаривают фотоаппараты.
Лодки подваливают с запада прямиком к закату. В тихий летний денек можно
стоять на моле и за 15 километров наблюдать, как к берегу чешет судно.
Сперва это лишь белая точка на горизонте... Затем - отблеск солнечного света
от шпиля тунцовой башни... Вскоре белая точка брызг за кормой взбалтывается
струей от быстро приближающегося корпуса.
Вот она лодка - достаточно подошла, чтобы обладатели хороших биноклей
могли различить флаг, который полощется на мачте утлегаря. На фоне алеющего
неба Тихого океана у белого стяга ахи ощутимо выигрывает синий - он
подтолкнет толпу к весам куда расторопнее, когда спадет первый выкрик
"Синий!"
Любой успешный чартерный капитан понимает разницу между рыбным бизнесом
и шоубизом. Первый имеет место там, в глубоких водах, второй помыкает
чудаками раскошеливаться за рыбалку. Поэтому когда тебя приносит в бухту
Кайлуа на закате с громадной амфибией, торопиться тебе не с руки. Просочись
в бухту, заложив протяжную изящную дугу на фоне парусников и вулканов, потом
разверни лодку к молу, преисполнившись форсу бандитского и проверни такую
шлюпочную драму, на какую только способны ты и твой экипаж.
Шкипер - на ходовом мостике, обозревает толпу и ведет судно обеими
руками, заложенными за спину: одна рулит, другая на тормозе.
Палубный матрос и клиенты при этом стоят на корме, тоже встречая
взглядом толпу и вылезая из кишок, чтобы не сделать что-то неправильно или
неуклюже в этот критический для всех момент, по мере того, как лодка пятится
к весам, а цепная лебедка тянется за их уловом.
Большинству морских чертей, выложивших свои кровные за привилегию
поохотиться на крупняк в компании больших шишек, идя на мировой рекорд в
водах Коны, до лампады, что станется с пойманной рыбиной после того, как они
снимутся рядом с бестией, висящей во весь рост на дыбе на краю мола.
Прибытие Рыбы в город - фактически единственное действо за день; ибо
рыбалка-спектакль - именно то, что характеризует побережье Коны (не считая
всех слухов об урожаях марихуаны и неправдоподобном риэлторском кидалове).
Разборки по-Конски подразумевают вторжение в порт к весам с одной
БОЛЬШОЙ рыбой, а не тремя-четырьмя сдохляками, и толпа на моле это осознает.
Они во весь голос высмеют любой улов, который можно извлечь из лодки чем-то
мельче подъемного крана.
На заходе солнца в воздухе носится жажда крови. К пяти толпа пьяна и
безобразна. Пара, впервые выехавшая на каникулы из Питсбурга, стоит на моле
и, как дуэт прожженных экспертов, рассуждает о габаритах рыбы размером с
компактное авто, которое они арендовали в аэропорту.
- Насколько велика эта штука, Генри?
- РЕАЛЬНО большущая штука, дорогая. На весах цифра 1.21, но это может
быть только голова. Тело, как у коровы, думаю, весит с тысячу.
Настроение вокруг весов на закате в бухте Кайлуа - серьезная драма, и с
каждой новой лодкой напряжение растет.
К пяти вечера в удачный день они требуют 500-килограммовых и клянут
капитанов, приносящих что-то меньшее.
Линчевания не избежать никому, ибо даже 50-килограммовая ахи уходит
япошкам из ледохранилища по $2,78 за полкило в июне - этого достаточно,
чтобы оплатить горючее за весь день и стоимость самого похода - а цена за
то, чтобы не представить рыбу на суд толпы и щедрых япошек слишком высока
даже для серьезных шкиперов. Они сшибают кучу денег за оказанные услуги, и
одна из них - фотографировать клиентов на моле с добычей - даже за скромного
45-килограммового марлина, чуть не оторвавшего руки тому, кто его ловил,
вплоть до момента истины на весах "будет стоить не менее пяти сотен".
Любая рыбина выглядит огромной, когда пружинит в 6 метрах на конце
твоей лески. 50 килограмм кажутся миллионом, когда ты провоевал с ними
пару-тройку часов; а за $500 многие клиенты влюбляются в нее к тому моменту,
как наконец затащат на борт.
Они жаждут фотографий 8 на 10 - начиная с момента входа в порт и
заканчивая вздергиванием рыбины на виду у целой толпы, хорошо то или плохо.
Хуже того, чтобы приволочь "выдру" - не приволочь ничего вообще.
.............................................................................................................................
Король Джеймс волновался не меньше. Он первым из высадившихся на берег
заметил пропажу ялика. Его окликнул Берни, подгребая к "Дискавери" по пути
на "Резолюцию". Клерке только что вернулся на корабль, а Король прибыл на
борт в критический момент - когда Кук отважился на решительную и опасную
акцию.
Когда Король начал излагать детали происшествий предыдущего вечера,
Кук, как пояснил потом Король, "резко его перебил".
- Вот что я намерен сделать, мистер Король, - угрюмо объявил Кук, -
доставить короля и кое-кого из вождей на борт и содержать под стражей в
качестве заложников до возвращения ялика.
Кук удовлетворенно закончил заряжать мушкет.
- Ваша задача - охладить пыл индейцев на вашей стороне бухты. Сообщите
им, что никто не пострадает. И вот еще, что мистер Король, не давайте им
разбредаться и выходить из-под контроля охраны.
Король зашел на борт в тот момент, когда капитан погрузился в шлюпку.
Он наблюдал, как шлюпка в сопровождении Уильямсона на баркасе и Ланьона в
ялике двинулись на север от "Резолюции" - к месту высадки на Каауалоа.
Король высадился на пляже и был встречен Бейли, взволнованно ожидавшим
вестей. Вражеский говор едва доносился до них, уносимый восточным ветром. В
лагере, среди моряков, плотников и остальных стояло возбуждение, равно как и
среди аборигенов, тревожно стоявших вокруг.
Несколько каноэ сошли на воду, включая одно под командованием
величавого и энергичного вождя Калирну. Их постигла та же участь, что и
каноэ из Каауалоа. Король вспомнил слова Кука, приказавшего Ледьярду
расставить людей с мушкетами, заряженными дробью, и открывать огонь при
провокации, а потом направился в дом верховного жреца Коа.
Коа и остальные жрецы нервничали. "Я объяснил им, как смог, цель наших
приготовлений, - написал Король в отчете, - я понял, что они уже слышали про
кражу ялика, и заверил в том, что хотя Капитан Кук и намерен вернуть его и
наказать виновников, жрецы и жители деревни на нашей стороне острова не
должны даже допускать возможность того, что кто-нибудь из них хоть малейшим
образом пострадает от наших рук".
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
НА ХУЙ ПОСЛАН: Я БОГАТ!
Трагически и неожиданно покинув острова, Ральф оставил мне тучу
блядских проблем, многие из которых были посерьезнее, чем судьба собаки
Сейди. Половину Эккермановского урожая марихуаны на Южной Точке ночью
скоммуниздили копы или кто еще. В любом случае, сказал он, пришло время
собирать жатву и ненадолго убраться из города.
- Сто пудов, они еще вернутся, - твердил он, - и если это копы, на сей
раз они прихватят ордер. Мне нужно повыдергать ее СЕЙЧАС. Речь идет о паре
сотен тысяч долларов.
Кроме того, не ладилось с мистером Химом, риэлтором, жаждавшим оплаты
за наш постой - минимум две тысячи налом. Вдобавок, неизбежен был вопрос о
корочке красного дерьма по всем владениям. Если она затвердела, снять ее под
силу только промышленной пескоструйке.
Лично мне цвет нравился. Я окунулся в воспоминания о Востоке. Странные
красные блики на домах в послеобеденное время. Я несколько раз проезжал
мимо, и замечал, что даже трава на лужайке блестит. Бассейн иногда выглядел
как кровавый холм, а частая листва на лимонных деревьях, казалось, вот-вот
воспламенится. Окрестности вообще смотрелись иначе, овеянные аурой тайны и
магии. Странные, но значительные вещи творились здесь. И, возможно, еще
будут. В этом крылась своя красота, но производимый эффект выбивал из колеи,
в связи с чем я не сомневался: Химу едва ли удастся сдать эти дома приличным
людям.
- Рассчитайся с ним и не спорь, - посоветовал Эккерман. - Две тысячи -
копейки, когда можно отделаться от такой свиньи, как Хим. Он из тебя всю
кровь высосет. Тяжба затянется на годы.
Хим был могущественной фигурой в местной политике. Даже как-то
избирался президентом Риэлторской Ложы Коны, но ушел из-за скандала.
- Он продавал несуществующие квартиры пенсионному фонду, - пояснил
Эккерман. - Ксерил договор в трех экземплярах, облапошивал стариков.
Господи, да половина дохлых строительных проектов на острове - химовских рук
дело. Он настолько проворовался, что, наверное, ссытся в штаны каждое утро,
но он богат и содержит ораву адвокатов, чтобы запихивать таких, как ты, в
тюрьму Хило.
Я согласился, что тогда, конечно, лучше раз и навсегда расплатиться с
мистером Химом, но мои золотовалютные запасы поисчерпались. Я дал ему две
тысячи авансом, остаток был за Ральфом.
- Вот здорово, - обрадовался Эккерман, - теперь мы оба попали.
Единственная наша надежда - это урожай. Нужно всего-то собрать все в
мусорные мешки и доставить в аэропорт.
- Почему бы и нет, - согласился я.
Смысла в этом я не видел, но настроение мое портилось, а невеста отбыла
в Китай на несколько недель, бросив меня в не самой благоприятной ситуации.
Я расслаблялся на крыше у Эккермана с термосом маргарит те несколько часов,
пока он инспектировал состояние всходов. Наконец, он вернулся с продуманным
планом. Он говорил более, чем о двухстах тысяч долларов. Скорее, даже о
миллионе.
Нам предстояло собрать добро в мешки и отправить почтой в отделение
аграрного Техаса, где один тип, как-то меня наколовший, держал заброшенное
ранчо. Такой объем, рассудил я, либо привлечет колоссальное внимание, либо
вообще никакого. При последнем раскладе мы живем.
Если объявимся там недельки через две и обнаружим людей, тусующихся за
телефонными столбами, на почтамт не пойдем. Но если все будет чисто, мы
разбогатеем. Я знал людей в Хьюстоне, они отогнули бы сотню тысяч, чтобы
только дунуть. Многие всю жизнь ждут шанса сделать что-нибудь в этом духе:
- Салют! Это ДеЛорейн, я - новый фронтмен "Трипл Сикс". Мне там почта
не пришла?
За следующие секунды люди часто расплачиваются: нервные окончания
напряжены до предела, а жизнь висит на волоске. Что бы дальше не произошло,
это будет всерьез. Ни в Вегасе, ни даже в наркотиках нет ничего такого, что
хотя бы шло в сравнение с ЭТИМ кайфом. Для того, кто подписался набить
гавайской марихуаной сотню ящиков из-под пива, из техасского почтамта ведут
лишь две дороги. Либо тебя подкараулят чекисты и уведут в цепях, а то и
попросту прикончат в уличной разборке. Либо ты покупаешь марки или
разглядываешь фото "Осторожно, разыскиваются", пока наемные грузчики таскают
коробки в грузовик под зорким оком почтмейстера.
Эккерман изъявил готовность пойти на такой риск, посему мы скатились с
горы до отеля "Король Камехамеха", где и поселились. Ральф позаботился обо
всем, что касалось ухода за собакой, но нигде не упомянул ее опекунов,
вследствие чего регистратор разнервничался, когда я сказал, что мы селимся в
ральфовский люкс до разрешения вопроса. Предварительно я побеседовал с
гостиничным доктором, который покаялся, что поддал, когда составлял
заявление о врачебной ответственности, и теперь об этом сожалел.
- Это не просто пизданутая псина, - сознался он мне. - Это своего рода
чау-чау-выродок. Когда я взвесил его сегодня, он весил на 2,5 кило больше,
чем вчера. Тело растет, как гриб, соразмерно полному истощению центральной
нервной системы.
- Не волнуйся, - сказал я, - я растил его с щенячьего возраста. Это был
мой рождественский подарок дочери мистера Стедмана.
- Боже правый! - пробормотал он. - Что же тогда она вам преподнесла?
- Руперт бесценен, - ответил я. - С этого пса начнется целая порода,
когда мы доставим его в Англию.
- Ужасная затея, - сказал врач. - Если бы у меня была подобная собака,
я бы ее усыпил.
- Такое решение вне нашей компетенции. Мистер Стедман оставил
инструкции. Наше дело их выполнять.
Доктор согласился. Равно как и регистратор, от которого, тем не менее,
ускользнули кое-какие детали.
- Кто-то должен вот тут подписать, - заявил он, - и собака этого
сделать не может.
Он обратил взор на счет, который держал в руках.
- Кто такой Руперт? - спросил он. - Это единственная подпись, которую я
могу распознать.
А, действительно, кто он, подумал я и уставился на горбинку его носа.
Руперт - имя собаки, но я знал, что такой поворот клерка не воодушевит.
Эккерман был снаружи, на стоянке, с десятью мусорными мешками сырой
марихуаны. Он пребывал в боевой готовности загрузить их в лифт и откантовать
в номер Ральфа на тележке. Назад пути не было.
- Не стоит беспокоиться, - сказал я, - мистер Руперт скоро приедет и
подпишет все, что пожелаете.
В ту же секунду в фойе возник Эккерман. Он злобно жестикулировал, минуя
стойку.
- А-а! Мистер Руперт, - сказал я.
Эккерман пришел в замешательство.
- Вам надо здесь подписать, - продолжал я. - Собака слишком больна.
- Само собой, - ответствовал он. - У меня с собой лекарство для бедного
зверя.
Эккерман вынул из хозяйственной сумки пригоршню красных и желтых
блошеловок - то были цвета Алии. Голос клерка приобрел иной тон.
- Ах, да... собачка. Теперь припоминаю. Разумеется. Доктор Хо очень
переживал. Животное в 505-ом номере, - он сверился с компьютером, - и в
506-ом, - буркнул он с осадком расшатанных нервов в голосе.
- Что?
- Это животное нужно усыпить! - клерк внезапно заорал. - Оно покрыто
МИЛЛИОНАМИ красных блох! Мы даже ЗАЙТИ не можем в эти номера, не говоря уже
о том, чтобы их сдать! Это вонючее существо обходится нам в триста долларов
ежедневно!
- Знаю, - сказал Эккерман. - Мне придется ЖИТЬ с бедным зверем. Мистер
Стедман взял с меня клятву, прежде чем улетел в Лондон. Он хочет, чтобы мы
посадили этого пса на самолет сразу, как он будет готов к путешествию.
- Руперт теперь наша забота, - сказал я клерку. - ТОЛЬКО наша.
- Руперт? - переспросил Клерк.
- Не суть, - брякнул Эккерман. - Доктор Хо организовал специальный уход
за ним. О деньгах забудьте. Деньги для мистера Стедмана - навоз.
- То то и оно, - подтвердил я. - Он - богатейший в Англии художник.
Клерк с уважением кивнул.
- Чем он обязан нам и никому больше.
Я подтянул Эккермана к стойке.
- Мистер Руперт, - пояснил я, - личный менеджер мистера Стедмана. Он
разгребет любую волокиту.
Эккерман тепло улыбнулся и протянул все еще блекло-синюю руку. Клерк
помедлил, явно встревоженный трупной окраской плоти мистера Руперта... но на
руке росли светлые волосы и висел золотой ролекс. Регистратор смотрел
настороженно, но, казалось, уже расслабился. Мы производили четкое
впечатление живых людей, не взирая на эксцентричное поведение.
- Очень приятно, мистер Руперт, - сказал он, - вылезая из-за стойки,
чтобы пожать Эккерману руку, - мы окажем вам всестороннюю помощь.
- На нас ляжет вина за трагедию, если животное не удастся вылечить.
- Не волнуйтесь, - сказал клерк, - доктор Хо пользуется большим
авторитетом. Именно поэтому мы выбрали его нашим терапевтом.
- Безусловно, - встрял я. - Он до сих лечит пор мою инфекцию от укуса
осы.
Клерк невыразительно кивнул и положил на стойку бланк для кредитной
карты, который учтиво подвинул Эккерману.
- Теперь не могли бы вы подписать здесь? - попросил он.
Эккерман что-то резво накарябал на бланке и взял у регистратора два
ключа.
- 505-й был номером мистера Стедмана, - сказал клерк, - но мы открыли
дверь в смежный 506-й - так что теперь в вашем распоряжении весь люкс
Королевы Каламы - с баром и обширным пространством, необходимым для немытой
собаки.
Мы поблагодарили его и пошли к лифтам, но он окликнул нас:
- Вы, конечно, понимаете, что этот люкс - запретная зона для всего
персонала гостиницы.
Эккерман остановился на полушаге и медленно, как робот, развернулся на
пятках. Улыбаться он перестал.
- Что вы имеете в виду под запретной зоной?
Клерк опять зашаркал к нам.
- Ну... э-э... думаю, дело в медицинской проблеме, мистер Руперт.
Красные блохи вредны для здоровья. Мы не можем позволить нашим сотрудникам
подвергаться опасности заразиться инфекционным заболеванием.
Он разволновался.
- Эти чертовы штуки переносят бактерии, - кричал он. - Красные блохи
хуже крыс. Они переносят оспу. Переносят холеру, сифилис.
- Как на счет доставки в номер? - спросил я.
Клерк колебался. Глаза не фокусировали.
- Доставка в номер? - издал он эхо. - Э-э, да... ну... не волнуйтесь об
этом. Никаких проблем, мистер Руперт. Вы получите полное обслуживание
номера, какое вам будет угодно - единственное, мы будем оставлять все за
дверью.
Он счастливо закивал, явно довольный своей находчивостью.
- Именно так, - продолжал он. - Номера не обслуживаются, но коридор,
разумеется, здесь ни при чем - поэтому я просто порекомендую нашим людям в
обслуживании ни под каким предлогом не входить внутрь. Они доставят все, что
пожелаете к дверному проему, но не перейдут порог. Это вас устроит?
Эккерман задумчиво кивнул, как если бы ставил неутешительный диагноз.
Вслед за этим он улыбнулся клерку и произнес:
- Само собой. Это единственное приемлемое решение, разве нет? Мы будем
делать все перед дверью: никакого риска - никакой ответственности.
Это прозвучало вполне четко, и клерк усердно закивал.
Равно как и я, пока мы двигались к лифтам.
- Базовый канон всей англоговорящей юриспруденции, - прошептал я, -
НИКТО не станет оспаривать эту истину!
- Точно, - сказал Эккерман. - Курс права в Оксфорде. Первое, чему нас
научили.
- Очень ловко, - ответил я. - И предельно легально. Мистер Стедман
хотел бы, чтобы все делалось именно так.
Эккерман пожал плечами:
- Поживем - увидим. Мы сможем нагнать километровый счет, прежде чем нас
накроют - что-нибудь вроде пятисот долларов в день, учитывая доставку в
номер и врачей. Блин, я только что выложил сорок восемь долларов наличными
за эти блошеловки. Надо будет накинуть эту сумму на карточку Стедману.
- Сколько же ты взял? - спросил я, заходя в лифт.
- Две дюжины, - ответил он, - двенадцать тебе, двенадцать мне. Напялим
по шесть на руку, как браслеты.
- Здравая мысль, - сказал я.
.............................................................................................................................
Они провели Кука и Филлипса к дому Террибу - крытой соломой хижине,
выстроенной без напуска и украшений, но более крупной, чем соседние. Офицеры
ждали появления короля, и спустя несколько минут Кук сказал:
- Разведайте, что там к чему, Филлипс. Мне не с руки идти внутрь, я
вообще сомневаюсь, что старик там.
Филлипс нырнул в дом.
- Когда я зашел, старик только проснулся, - скажет позже Филлипс.
Он известил короля, что Кук стоит снаружи и хочет увидеться с ним.
Медленно, нерешительно за счет своих лет и состояния здоровья, король встал
и одел мантию. Филлипс помог ему выйти из дома. Увидев бога Лоно, Террибу
выказал радость и полное отсутствие каких-либо признаков вины.
Кук повернулся к Филлипсу и сказал по-английски:
- Уверен, он совершенно непричастен к произошедшему.
Затем он по-полинезийски пригласил короля на борт "Резолюции". Тот
немедля согласился и поднялся не без помощи двух сыновей, которые взяли его
под локти. Процессия двинулась к берегу.
Дальше события развивались в ускоренном режиме по направлению к
катастрофе, не готовым к которой оказался только Кук. Первой реакцией на
арест короля стала ярость - вспышка гнева, с которой прежде не приходилось
сталкиваться ни королю, ни его жене. Сам король внезапно превратился в
жалкую и нецарственную персону - со слов Филипса он был "угнетен и испуган".
В то же время четверо человек на каноэ принесли весть о смерти вождя
Калиму из Ваупунаулы от пуль. Эта новость накалила обстановку, распалив
туземцев. Они приблизились, две или три сотни. Вялый ропот резко перерос в
откровенную враждебность, к ней добавилась небывалая жесткость -
пронзительный, заунывный визг стромбидов, в которые они дули.
Даже Кук не мог игнорировать превосходящие силы, окружившие его, а
равно и их угрожающий настрой. Ни один из аборигенов, включая тех, кто стоял
вплотную, не пали ниц. Напротив, они размахивали палицами и копьями, кое-кто
держал новоприобретенные железки с кораблей, а кто-то - 50-сантиметровые
лезвия.
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
Двери лифта открылись, и мы вышли.
- Как ты расписался?
- "Руперт".
- И все?
- Ага. Правда, я навертел кучу завитушек, вволю позабавился с
филигранью готического шрифта, - он опять пожал плечами. - А какого хрена?
Все равно это подпись собаки. Я же не Руперт.
- Теперь Руперт. Ты ИМЕННО мистер Руперт, и как только ты об этом
забудешь - окажешься в тюрьме Хило за мошенничество в гостинице. Это тяжкое
преступление.
Он кивнул, поворачивая ключ в замке 506 номера.
- Ладно, ты прав. А псину мы переименуем.
- В Гомера, - сказал я. - Пес по кличке Гомер. Я возьму с доктора Хо
что-нибудь типа письменных показаний.
- Вот именно. Как бы то ни было, это мудачье внизу не должно колыхать,
как нас зовут. Они нам что угодно на блюдце с каемкой притаранят, лишь бы
ральфовская кредитка авторизовывалась.
- Господи, - добавил он, - а Ральф вообще вовремя оплачивает счета?
- Может, и нет. Сколько нам потребуется времени?
- Немного. Я смогу упаковать все всходы за три дня - меня, кстати,
устраивает эта параша с "запретной зоной"; нам не придется дергаться из-за
прислуги.
Я кивнул. Это была другая сторона медали, и меня она беспокоила. Я
знал, что мы управимся с собачьей проблемой и даже с риском внесения нового
имени чау-чау и Ральфовской кредиткой, но я совершенно не разделял той
легкости, с которой Эккерман планировал использовать лучший номер отеля
"Король Камехамеха", что в самом центре Коны, как склад урожая марихуаны. Он
хотел нанять уплотнитель отходов и спрессовать целый сад марихуановых кустов
до размеров телевизора.
- Сколько там у тебя? - спросил я.
- Немного. Килограммов двести пятьдесят.
- Сколько? Двести пятьдесят? Это чересчур. Нас раскусят. И примут.
- Не стоит волноваться. Весь люкс занесен в запретную зону. Они не
имеют права переступить порог.
- Херня это все. Из-за двухсот пятидесяти кило они переступят через что
хочешь. Последнее, что нам сейчас нужно - это парад банчей в номер и
обратно. На нас набросится весь город. Мы спровоцируем смуту в обществе.
Одно дело красные блохи, но...
- Забей, - отрезал Эккерман. - Блохи нам НУЖНЫ. О лучшем прикрытии
нельзя и мечтать.
Я подумал с секунду, а потом отбросил тревоги. В конечном счете, это
был люкс мистера Руперта, а не мой - и именно мистер Руперт будет
расписываться на листках доставки в номер. Я же всего-навсего оказываю
любезность моему закадыке Стедману, богатому и известному британскому
художнику. Он, видите ли, в срочном порядке улетел в Лондон, а нас попросил
позаботиться об умирающем псе. Зверь был слишком болен, чтобы его тревожить.
Его мозг давным-давно закоротило от непрерывного третирования красных блох,
которых он, верно, подцепил на Гавайях - вероятно, в этом самом отеле. Когда
мы об этом узнали, у нас не оставалось выбора, с чем согласился доктор Хо.
- Не парься на счет этого чокнутого шарлатанишки, - убеждал меня
Эккерман. - Это худший кокосовый обьебосник на острове. Я его много лет
знаю. Он на меня пашет.
- Что? Доктор Хо?
- Ага. У него друзья в Вайкики. Поставляют море собачьих медикаментов.
И поставляют здоровенными ящиками.
Здоровенными ящиками? Собачьи медикаменты? Ну и ну. Ральфу бы это
понравилось.
После двух недель в гостинице стало очевидным, что нам нужна передышка.
Слишком высоко было напряжение. Мы торчали там слишком долго, и местные
начинали нервничать. Риэлторы с самого начала переживали по поводу
негативного эффекта, который могла оказать история нашего размещения на их
рынок, а отвратный опыт рыбной ловли лишь раскочегарил их страхи.
Мы и сами куксились. Мое настроение сделалось настолько гадким после
того похода, что скрывать его я не мог. Капитан Стив тяжко квасил, Норвуд
смылся, пляжные сорвиголовы по-прежнему охотились за Лейлой, а внезапный
отлет Ральфа в Лондон - который расстался, как он считал, со стыдом,
постоянными неудачами и публичным унижением - явился свидетельством того,
что даже с друзьями каши не сваришь.
В том-то и дело. Это было ясно с самого начала - хотя и не все в это
вникли как следует: бизнес в Коне - это бизнес. Особенно продажа
недвижимости. В одной только Коне зарегистрировано 600 риэлторов, и
последнее, что им сейчас нужно - это волна антирекламы в прессе на материке.
Цены на рынке взвинтили до такой степени, что я знал - такими темпами,
вскоре люди будут рыбачить по месту жительства вместо того, чтобы нагрянуть
сюда. Спекулянтский рынок начала 70-х нашел продолжение на Гавайях, таких же
легендарных, как спесь капитана Кука.
ПО ПИЗДАТОЙ, ПО ДОРОЖКЕ
Когда Эккерман вернулся из Гонолулу, мы решили ненадолго залечь на дно.
Даже наши друзья из "Хагго" занервничали от того, как я околачивался там три
недели после отъезда Ральфа. Риэлторы вили вокруг нас сплетни. Я понимал -
мы достигли той переломной точки, когда даже бармены в таверне "Кона" начали
говорить "Я думал, вы уехали на той неделе", стоило мне только войти.
Или:
- О чем вы НА САМОМ ДЕЛЕ пишете?
- Неважно, - отвечал я. - Скоро узнаем.
В какой-то момент я приобрел привычку окапываться в углу бара таверны
"Кона", чтобы почитать газетку и попить холодных Маргарит, одним глазом
следя за весами через бухту - на тот случай, если увижу сборище, что
означало неминуемое прибытие крупняка.
С жердочки в углу, под медленно вращающимися вентиляторами мне
открывался весь берег. Славное было местечко почитать - на лужайке
практиковались в хуле - гавайском танце, высокие кокосовые пальмы качались у
волнореза, большие рыболовные лодки шли в бухту, а вокруг меня тихо болтался
целый зоопарк шизанутых людей.
Мы въезжали в жизнь мачо. Несомненно. И бесповоротно. Мы жили среди
этих людей, имея с ними дело 24 часа в сутки на их поле. Они ходили в море
на собственных лодках, поддатые уже к обеду и вечно недовольные этими
молчаливыми ублюдками-мореплавателями с их специальными знаниями и кругами,
которые они нарезали по воде. Кое-где на побережье Коны глубина - двенадцать
километров. Двенадцать километров строго вниз, все равно что упасть со
скалы. Тело будет долго оседать на морское дно. И все черным-черно, полный
мрак.
Так глубоко не заплывают даже акулы. Но они легко подберут тебя по пути
вниз, где-нибудь на мутно-голубой отметке в 90 метров, там, где меркнет
свет. Болтаться в лодке размером с пикап в открытом море, когда под тобой 12
километров, хочется меньше всего, особенно, если ты капитан. Или матрос. Да
кто угодно.
Правил нет. Делай, что сказано, вне зависимости от того, насколько
безумно это звучит. Даже если капитан заперся в сортире в трюме в девять
утра с литром виски, забив на то, что лодку водит кругами 45 минут, а матрос
завалился в кресло для ужения с закатившимися глазами, похожими на
инкрустации белого мрамора.
Даже тогда не рискуй что-либо спрашивать. Эти люди - профессионалы,
шкиперы, капитаны с лицензиями, и они воспринимают себя со всей
серьезностью. Слова вроде "мачо" и "фашист" принимают совершенно иное
значение, когда земля теряется из виду. Ничто так быстро не превращает
человека в нациста, как выход в открытое море с кучкой невежественных
незнакомцев, и неважно, сколько они платят. Это почти правило моря, считают
чартерные капитаны, что "клиент" запаникуют и все испоганит при первом
признаке беды, посему они разыгрывают карту по-своему; если несколько твоих
клиентов попадали за борт, выбить страховку будет непросто.
- Ни один из вас, хамы, не нашел бы работу в Карибском бассейне, -
заявил я однажды вечером в "Хагго" сидевшим за стойкой профессиональным
рыбакам. - Вы бы и во Флориде с голоду померли.
Реакция последовала зловещая. Настроение за столом безнадежно
испортилось, и Эккерман попросил счет. Набежало около $55, и Эккерман быстро
расплатился кредиткой, когда народ сбегался, чтобы поглазеть на мордобой.
- Пора смываться отсюда, - сказал я, когда мы отъезжали со стоянки. -
Мне уже отказывает чувство юмора.
- Им тоже, - ответил он.
Движение на Алии-Драйв было "бампер-к-бамперу". В пробке копошилась
толпа головорезов, топтавшая мотоциклиста, потерявшего управление и
пробороздившего стаю серферов. Сорок-пятьдесят человек, ополоумевших от
марихуаны.
Я развернулся на 180 и нацелился на гостиницу, избегая царившего
безумия. Чуть позже, стоя на балконе отеля, мы услышали хорошо знакомое
завывание полицейских сирен.
Эккерман открыл новую бутылку скотча, и мы сели насладиться закатом.
Был отлив, никакого прибоя, и рукопашная на шоссе сгребла отбросы с пляжа. Я
почувствовал, что настал час расслабиться и подумать о море.
Эккерман смолил без передыху. Лицо потускнело, что затруднило беседу.
- Что ж, - сказал он в итоге, - пошли к вулкану. Там они нас не найдут.
Он рассмеялся и неожиданно встал.
- Вот именно, - добавил он, - мы рванем на гору. Возможно даже, по
Пиздатой Дороге.
- По Пиздатой Дороге?
- Ага. Тебе понравится. Можем пойти на рекорд - час семнадцать минут из
Хило в Ваймеа.
- Далеко это?
- Восемьдесят-пять километров на предельной скорости.
"Сомневаешься - сверли дырку"
Харлей Дэвидсон
Мы слишком быстро мчались в Хило, съехав со склона под дождем и совсем
чуток недобрав до 160 км/ч. Спидометр показал 250, но я не был настроен на
необоснованный риск, поэтому перешел на вторую скорость.
Эккерман что-то прокричал мне, когда жестяной почтовой ящик летел прямо
на нас. Я успел проскочить и вновь дал по газам, выйдя из виража. Мы
подпрыгнули, как на батуте, и понеслись дальше.
До этого я Феррари не водил, и у меня ушло время, чтобы наблатыкаться,
но вот я уже расслабился, хотел немного помастурбировать махиной, откинуться
назад и потарабанить ее (мне казалось, что любая машина за $60 тысяч
изготовлена с некой особенной целью - и до сих я никак не прорюхаю, для чего
была сделана та; чего именно она сама хотела).
Цифры на спидометре какое-то время дурили меня, что Феррари 308
предназначалась для быстрой езды. Но тут я ошибался. Многие машины гоняют, и
большую их часть я водил сам - но никогда мне не доводилось управлять
транспортным средством, которое я бы осмелился протащить змейками вниз по
склону на 160 км/ч под дождем, по двухполосной бетонной магистрали, с трех
километров над уровнем моря до нуля меньше чем за 10 минут.
Перепады на 160 км/ч всякий раз настолько резки и быстры, что порождают
жуткое ощущение свободного падения. Как будто паришь или летишь со скалы.
Посторонний шум сходит на нет, и глаза вырастают до невероятных размеров,
фокусируя остро-остро.
Мы уже побили рекорд - или так только казалось - но уверенности во мне
не было, а Эккерман до того закостенел на пассажирском сиденье, что перестал
следить за секундомером. Больше часа он только и делал, что вопил мне цифры
каждые десять-пятнадцать секунд, но тут вдруг занервничал. Глаза озарились
безумием, а руки вцепились в приборную панель. Уверенность улетучивалась.
Все, чего нам сейчас хотелось - это результата наших усилий, но об этом речь
уже не шла. Мы уже не рубили фишку, когда оказались на вершине холма, в тени
тюрьмы Хило, чудом выжив и не дожав до рекорда каких-то двух минут.
Соберись, сказал я себе. Держись и не трогай тормоз, не зевай. Опасно,
я почти потерял управление.
Но не совсем, у машины потрясающая балансировка. Она шла почти на
автопилоте, работая на пределе своих возможностей, и у меня не хватало духу
сбавить обороты. Там, далеко впереди, за облаками, белая линия прибоя билась
о камни у порта Хило. Она растягивалась в обоих направлениях, как полоса,
нарисованная мелом, сочно-зеленое побережье Гавайев с одной стороны и
темно-серая зыбь Тихого с другой. Бухту заполонили барашки, лодок не было...
унылое воскресное утро в Хило, столице Большого Острова. Из населения, в
основном, японцы, привыкшие спать по воскресеньям и немногие из которых -
добродетельные католики.
Я уже успел принять это во внимание, равно как и другие этнические
факторы, когда скоростной пробег проходил стадию планирования.
За шесть часов до этого, собственно, перед тем, как позакрывались все
бары в Коне, Эккерман обронил, что собирается сгонять в поход за тунцом в
Бимини на следующий день... мне это не понравилось, так как у меня были
совершенно иные планы в отношении его новенькой желтой Феррари: установить
новый рекорд в скоростной езде по Пиздатой дороге.
4 июня 1981, Кона
Дорогой Ральф,
Я застрял тут, в Центральной Уебанской, наблюдаю за тюленятами в
перерывах между преумножением километровых счетов. Я откладываю свой отлет и
ошиваюсь тут на балконе, как мудной, любящий посинячить вождь краснокожих в
ожидании какого-нибудь амбала, чтобы с ним схлестнуться. Я всегда знал, что
этим кончится.
И я почти чую козла, он ходит кругами, в нескольких метрах от попадания
на мой крючок... на сей раз, правда, он ведет себя иначе; теперь ему,
похоже, любопытно.
Все изменилось с тех пор, как ты уехал, Ральф. Во-первых, я разок вымыл
голову. Во-вторых, я исчез из поля зрения... но не вообще исчез. По крайней
мере, для Капитана Стива. Я постоянно с ним созваниваюсь - по любому поводу
или просто поделиться посетившей идеей: охота на диких свиней? машинописные
ленты? глубоководные погружения под кислотой? почему тамагочи не дошли до
Данхиллз? кто берет джипы напрокат? куда девалась Пеле? с какой скоростью
может бледнолицый ехать по Пиздатой дороге на закате? зачем я здесь? кому
принадлежит "ДаКайн"? где вся рыба? не звал ли меня Руперт? не мог бы ты
оформить еще один чек на две сотни? почему Норвуд мне не перезванивает на
счет кладбищенских участков? что за мать была у Сполдинга? почему ты не
устроишься на работу?
Обычно со всеми этими вопросами ему звонит Лейла. Что вдвойне его
нервирует, потому что в душе он понимает - это не нормально. Но он никогда
не кладет трубку. А потом она ему перезванивает, чтобы уточнить кое-какие
детали... словом, они проводят вместе много времени за делом и часов за
потехой.
Кое-что срастается. Это проветривает мой мозг и дает передышку, чтобы
сфокусироваться. Ночи напролет я печатаю, а днем шмонаю дороги в поисках
Пеле. Она постоянно голосует, главным образом, в обличье старушенции. Посему
я очень много езжу и сажаю толпы хичхайкеров, особенно старых перечниц... но
на скорости 65 километров в час срок годности установить непросто; и
позорная правда в том, что в любой жаркий полдень меня можно наблюдать на
Алии-Драйв в мустанге, цепляющим женщин всех возрастных категорий.
Пока мы едем, я их пытаю. Некоторые этого не выдерживают: рыдают, врут,
подвывают радио и демонстрируют сиськи во всей красе, а многие клянутся, что
влюблены в меня по уши к тому моменту, как мы подъезжаем к автостоянке.
Туда я их и везу, вне зависимости от того, куда они просят их
доставить. Я везу их до самого конца Алии-Драйв, потом со склона к
призрачной бухточке, и всю дорогу предлагаю кирнуть теплого джина из бутылки
без горлышка, зажатой у меня между ног.
Многие дамы согласны на что угодно, лишь бы не пить джин со
стокилограммовым лысым психом в машине с открытым верхом в послеобеденные
часы на Алии-Драйв или на парковке. Где я, кстати, их всегда и бросаю. Ну,
за исключением тех, кто пьет джин.
ОК
Х.С.Т.
ХОЗЯИН ГУЛЯЕТ - МЕСТО ТЕРЯЕТ
10 июня 1981, Кона
Дорогой Ральф,
Ладно... сейчас все ДЕЙСТВИТЕЛЬНО иначе. Это заняло чуть больше
времени, чем я предполагал, но орешек под названием Кона, наконец,
раскололся. Примерно через шесть часов после того, как я совершил последнюю
ходку по Пиздатой дороге, я сидел в кресле для рыбной ловли в лодке под
названием "Ципочка". Я ввязался в отчаянную схватку с громадной рыбиной - и
17 минут спустя я подтянул ее так близко, что смог дотянуться и разнести ей
мозг одним сумасшедшим ударом Большой полинезийской булавы.
Былого высокомерия как не бывало, Ральф. Теперь я могу бухать с
рыбаками. С большими мальчиками. Мы собираемся в "Хагго" где-нибудь на
заходе солнца - потравить байки, попить коктейль "Каталажка" и погорланить
дикие песни про Цингу. Я стал одним из них. В ночь, когда я поймал рыбину, я
отрубился в "Хагго", а прошлой ночью меня вышвырнули из таверны "Кона" за
то, что без причины пнул хозяина по яйцам. Последнее, что он спросил после
того, как пригласил нас на ужин и принял чек на $276, было:
- За что ты меня так?
Вслед за этим его глаза закатились, а сам он с жутким стоном приложился
о выступ из черного камня на лестничной площадке. Вот что я услышал сегодня,
когда позвонил узнать, получил ли он отправленные мной в качестве извинения
розы... ага, все именно так. Впервые в жизни я послал мужчине дюжину роз.
Парни в "Хагго" озверели, услышав об этом. Они ржали, как дураки,
похлопывали меня по спине и даже восстановили мои привилегии в баре. Мардиан
- тот, кому я дал по яйцам - им не по душе, потому что первым, что он сделал
после покупки таверны "Кона" был поход к рыбакам в "Хагго", где он заявил,
что разорит заведение за полгода, и любой, кому это не понравится, может
смело пососать его черный пояс.
Он очень хорошо владеет каратэ и, видимо, открутит мне голову в
следующий раз, как я соберусь у него выпить... Но мне нравятся маргариты на
закате, Ральф, а таверна "Кона" - единственное место в городе, где мои чеки
идут не хуже налички.
Хватит уже, да? Кажется, пора уезжать.
Но прежде чем я соберусь, хочу поведать тебе рыбацкую историю. Рабочее
название - "Как поймать большого марлина в глубоких водах", но я еще могу
передумать до того, как она пойдет в печать.
Это шизанутая история, Ральф. Она была шизанутой с самого начала и
неумолимо шизеет день ото дня. Им не понять, почему я до сих здесь. Я с ними
солидарен, по правде сказать - разве что это работа, но расходы чудовищны.
Они и ВПРЯМЬ чудовищны. Если эта книга не станет бестселлером, мне
придется идти работать или чартерным капитаном, или риэлтором, а, может, и
по совместительству. Такой шаг обеспечит мне своего рода точку опоры -
вернее, ее иллюзию, да и то ненадолго.
На рыбной ловле я бы концы с концами свел, а вот за рынок недвижимости
не ручаюсь - сегодня он настолько никудышен, что дай мне дом на Алии-Драйв,
и к рождеству я все равно обанкрочусь. Все побережье уходит с молотка:
достается тому, кто предложит наивысшую цену, а, в сущности, вообще любому
покупателю. Никто ничего не приобретает, если цена не занижена в десять раз.
Шестьсот риэлторов Коны, и все, что сейчас они между собой поделили -
это 50 сорванных контрактов с условными платежами. Такова обстановка спустя
полгода после того, как ты уехал в начале января.
Язык не повернется назвать это рынком спекулянтов.
.............................................................................................................................
Затем один туземец вышел из толпы, следовавшей за ним, с палицей, занес
ее и ударил его со страшной силой. Кук шатаясь, прошагал несколько метров и
сел на колено, уперев в землю руку. Его мушкет с грохотом упал на камни
рядом.
Удар явно не убил капитана, хотя и сильно контузил. Другой туземец
добил его. Кука узнали несколько свидетелей. Мускулистый вождь Куа подскочил
к нему, наклонился, занес дротик и воткнул Куку в шею.
Он был все еще жив, даже этот удар его не убил, но отбросил капитана в
каменную расщелину, полную воды, принесенной приливом. Куа вновь налетел на
него, пронзив несколько раз, пока остальные пытались утопить капитана. В
качестве последнего жеста неповиновения Кук поднял голову. Те, кто был в
шлюпке, видели его грубоватое лицо отчетливо, но недолго. Его губы сложились
в немом крике, он слабо махал им рукой. Он попытался встать, но получил еще
один удар палицей. Теперь уже не было ничего - за исключением кошмарного
зрелища нанесенного увечья.
Генри Роджерс из Шорхема в графстве Сассекс, первый помощник капитана,
был одним из невольных очевидцев в шлюпке; и эта картина будет преследовать
каждого из них всю оставшуюся жизнь. Аборигены сгустились над трупом, как
волки над убитым лосем, вонзаясь в него дротиками и колошматя камнями и
палицами. В какой-то момент они подняли тело из расщелины и несколько раз
ударили головой о скалу.
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
Зато это наш рынок, Ральф. Здешние педрилы уже легли кверху жопой,
многие сваливают. Если к Дню Труда у нас на руках будут деньги, мы здесь все
скупим и замутим свои законы.
Именно так. Да. И довольно об этом. Пора вернуться к истокам. Мы можем
приобрести недвижимость, Ральф. И наказать виновных... Но сейчас я расскажу
тебе, что случилось, когда я поймал рыбу.
Как тебе известно, эта у меня первая. И поймал я ее весьма некстати. Я
уже собирался уезжать. У нас был билет на 8-часовой рейс до Гонолулу, а
оттуда - ночной в Лос-Анджелес и Колорадо. Ебал я их всех. Их вранье стоит
немалых денег, и я уже всерьез терял чувство юмора.
Все случилось, когда я решил в последний раз коротко переговорить с
остатками Команды 200: деловая встреча или типа того; ровно в 10 утра в
яхт-клубе - просто чтобы задать пару каверзных вопросов, записать ответы на
пленку и убраться из города на следующий же день.
Но благодаря выпитому все пошло вкривь и вкось, и к полуночи мое
настроение испортилось настолько, что я решил - движимый поистине
извращенным желанием - пойти на марлина еще разок. Этот день должен был
стать моим последним днем в Коне, а самолет не собирался взлетать раньше
восьми, так почему бы и нет?
Я все еще печатал, в припадке тихой ярости, когда взошло солнце, и я
понял, что пора еще разок сгонять в "Британский Флаг" за парой ящиков
"Хайнекена", потом запрыгнуть в мустанг и совершить последнюю скоростную
поездку по шоссе до Хонокахуа и скоротать остаток дня на море.
Это все, что тебе нужно знать о моем состоянии на тот момент. Я не
убрал чертову полинезийскую булаву в сумку, нутром чуя, что к концу дня мне
найдется кого ею поохаживать... может, рыбу, может, кресло для ее ловли.
Натикало почти десять, когда я галопом въехал на стоянку на 90 с гаком
километрах на первой передаче и еле справися с управлением, когда занесло
все четыре колеса. Я миновал груду металлолома, которая некогда принадлежала
Ли Марвину буквально в паре метров, потом выпрямил машину и направил
передние колеса на тунцовую башню "Ципочки". Я заметил голубой шевроле Стива
на краю скалы рядом с лодкой...
Как они скажут позже, они слышали, как я подъехал, но бежать было
некуда, кроме как на нос судна или в воду. Вот они и побежали. Но
недостаточно резво. Следующим, что они услышали, стал визг тормозов и
ужасный рев шин по гравию... а вслед за ним - острый металлический "БАМ!" от
удара моего бампера в зад шевроле, сильный ровно настолько, чтобы та
проскакала почти метр вперед, как лягушка.
Все произошло в доли секунды, настолько быстро, что казалось сном.
Никакого урона, никаких проблем... но когда я подошел к краю скалы с первым
ящиком пива и взглянул на них, все молчали. Все равно что болтать с соляными
столбами.
- Не волнуйтесь, - сказал я, - у меня еще ящик в машине.
Молчание затягивалось.
Господи, подумал я, да эти козлы надрались.
Тут я понял, что смотрят они не на меня, а на передний бампер шевроле,
стоящей в непосредственной близости от края. Оттуда, где они стояли,
создавалось впечатление, что машина вот-вот рухнет на лодку, что повлечет
смерть всех троих - либо их прибьет упавшая тачка, либо прижмет к лодке,
идущей на дно, либо они сгорят заживо в пламени вспыхнувшего бензина или
взорвавшихся баков с дизельным топливом, которые разнесут весь порт, чем
остановят всяческое движение суден дня на три.
Такое бывает... Ага, но промотаем вперед к сути моего повествования.
Рыба была в лодке к полудню. Я поймал ее за 16 минут 55 секунд. Еще 5
секунд ушло на то, чтобы уконтропупить ее булавой. Она сражалась неистово.
Половину времени она болталась в воздухе.
Первый рывок случился через 10 секунд после того, как я закрепился в
кресле. Дикий всплеск белых брызг и светло-зеленая туша метрах в 300 от
лодки. Второй чуть не выдернул мне руки. Эти суки сильные, Ральф, и они
умеют выбрать момент таким образом, чтобы надломить человеческий дух. Когда
руки уже немеют, они улучают две-три секунды отдыха, а потом, в мгновение
ока, когда твои мускулы начинают расслабляться, тварь срывается в другом
направлении со скоростью снаряда, выпущенного из ракетной установки.
Это не то же самое, что удить форель! Речь идет о зверюге размером с
осла, бьющейся за жизнь на родном поле. Даже пятикилограммовая форель может
дать изящный бой, а уж 150-килограммовый марлин с крючком в глотке способен
вырвать кости рук из суставов, после чего запрыгнуть в лодку и сломать тебе
хребет. Марлин - очень подлая рыба, и если она когда-нибудь разовьет у себя
вкус к человеческой плоти, мы попали. Правда, рыбаки, которые ходят на
голубого марлина, не воспринимают крупных акул вроде серо-голубой или
рыбы-молота как нечто, того стоящее.
Большинство акул даже не сопротивляются. Ты можешь поймать рыбу-молот
прямо рядом с лодкой в течение 10-15 минут. Не вопрос. До шестнадцатой
минуты. Вот когда начинается веселье. Прикончить рыбу-молот сложнее, чем
большинство Бьюиков, и затащить хоть одну на борт с риском, что она почикает
пол-команды - это фокус, на который отважится редкий марлиновый рыбак. Но
это уже совсем другая история, Ральф, и сейчас я не в настроении ее
рассказывать. Те, кто ловит акул, предпочитает делать это ночью по сугубо
личным причинам. Кто-то намерен поймать рыбу, кто-то - ее убить.
На Гавайях акул не ненавидят и не бояться так, как на Карибах. Канаки
полжизни проводят в воде, но ни в одной газете не попадается статья о
"нападении акулы". Даже глубоководные ныряльщики к кораллам не шибко
беспокоятся о появлении акул, разве что ночью, когда те вроде как очень
голодные - и я ни разу не слышал слово "акула" от серфера.
Что, как тебе хорошо известно, ни о чем не говорит. Они немногословны
даже друг с другом. Но любой, кто проводит 12 часов в сутки, околачиваясь в
прибое, как живец, либо сам наполовину акула, либо знает о них то, чего не
знаем мы.
Сейчас я осознаю, что они меня не тревожат. Что довольно тупо,
поскольку я ЗНАЮ, что они где-то там. Я видел их вблизи, в водах Ключей... и
теперь, когда я сказал это, табу снято, и в следующий раз, когда я погружусь
с аквалангом где-нибудь на Гавайях, какая-нибудь кровожадная серо-голубая
бродяжка, вероятно, оторвет мне обе ноги.
ОК
Х.С.Т.
.............................................................................................................................
Верховному жрецу Коа велели не возвращаться на корабль без тела Кука.
Минуло несколько дней, пока он не исполнил обещание. По мнению девушек,
Король Террибу с семьей и свитой вождей укрылся в пещерах высоко в вершинах
скал.
Там труп капитана был поделен между старшими вождями: волосы - одному,
скальп - другому, череп - третьему, руки - четвертому, а львиная доля,
скажем так, досталась Террибу. Самой сложной задачей Коа было забрать части
тела у вождей и вернуть их в одном свертке.
Только 19 февраля жрец Хиапо сообщил, что тело на берегу, и его можно
забрать. Клерке в шлюпке и Король в ялике снялись с "Резолюции" и под
усиленной охраной приблизились к берегу Каауалоа.
Под флагами мира процессия вождей и жрецов торжественно и церемониально
промаршировала к берегу с большими кулями фруктов и свинины от короля...
Жрец Хиапо держал большой сверток, укутанный в банановые листья и накрытый
траурницей из черных и белых перьев.
"Открыв его, - писал Король, - мы увидели руки капитана, его скальп,
череп, отсутствующую нижнюю челюсть, бедренные кости и кости рук. Руки были
проколоты, а внутрь засыпали соль, чтобы они лучше сохранились.
Появился и сам Король Террибу, которого заверили, что он и его семья
останутся невредимы, а разногласия будут похоронены вместе с телом старого
бога Лоно. Клерке его мельком видел.
Из воспаленных глаз короля лились слезы, когда он умолял возобновить с
ним дружбу. Как обещал Лейтенант Король, новый бог Лоно, обо всем было
забыто. Клерке вновь успокоил Террибу, и, как он напишет позже, "тот остался
весьма доволен и выглядел очень счастливым".
- А когда Лоно вернется? - спросил Террибу.
Лейтенант Король ответил, что вернется в ближайшее время.
Ричард Хью
"Последнее путешествие капитана Джеймса Кука"
.............................................................................................................................
ЧЕМПИОНЫ МОЧИЛОВА
21 июня 1981, Кона
Дорогой Ральф,
Да, рыба таращилась прямо мне в глаза, когда я высунулся и разбомбил ей
мозги полинезийской булавой. Она умерла во время последнего прыжка: с минуту
она была светло-зеленой и болталась в воздухе с чертовым крючком в носу,
пытаясь убить все, до чего сможет дотянуться.
И я шлепнул ее, Ральф, у меня не было выбора. От удара, прошедшего в
пяти сантиметрах от того глаза, которым она пялилась на меня, она обмякла...
и, в общем, первый сработавший во мне инстинкт, подсказывал, что нужно дать
в этот глаз, но я изменил траекторию в последние доли секунды, ибо знал, что
такое отвратительное увечье вызовет неприятные вопросы на моле.
Как бы там ни было, это ответ на твой вопрос. После 47 дней и ночей
тупорылых унижений и безысходности, громила мог с тем же успехом быть слепым
на оба глаза от рождения, и выдавил бы из меня столько же милосердия своим
последним жалобным взглядом. В тот момент я бы размозжил череп и косатке,
подгреби она к лодке... Жуткая жажда крови проснулась во мне, когда я
увидел, как рыбина прыгает рядом с лодкой, настолько близко, что, казалось,
вот-вот запрыгнет на борт, и капитан закричал с мостика:
- Хватай биту! Хватай биту! Она озверела!
Я вылез из проклятого кресла для ловли, но эту идиотскую алюминиевую
бейсбольную биту, которой они обычно добивают крупняк в десять-пятнадцать
ударов, брать не стал...
Я взял булаву, смел Стива с дороги и с пронзительным визгом огрел тварь
с разбегу, от чего ее бросило в воду. Шестьдесят секунд в кабине стояла
мертвая тишина.
Они такого не ожидали. В последний раз большого марлина на Гавайях
замочили самоанской булавой с короткой рукояткой лет триста назад... и смею
тебя уверить, Королю Камехамехе крупно подфартило, что рыбак дал ему по
башке веслом, а не этой штуковиной; мы, кажется, никогда не говорили о
"Законе весла"...
Так или иначе, вот подборка фотографий. Хотелось бы отослать тебе
побольше, но все произошло так быстро, что времени на позирование оказалось
в обрез... Я не только впервые испытал критический момент рыбалки, когда мне
выпало заарканить 100-килограммового монстра менее, чем за 20 минут и
прикончить его в непосредственной близости от своего лица, но еще и
умудрился сгонять в каюту за камерой, чтобы заснять свой трофей быстрей, чем
за 30 секунд.
Быстрая и грубая работа, Ральф. Ты бы мной гордился.
В самом деле... но истинная история этого нервозного, замызганного
кровью дня заключается не столько в поимке рыбы (это и любой дурак сделает),
а в нашем появлении на моле, который перепугал всех, включая Лейлу.
Мы прибыли дикими и бушующими, Ральф. Говорят, мой крик был слышен за
километр от мола... я тряс булавой, грозя пьяному мудаку Норвуду, стоящему
на моле, и проклинал всех неумелых алкашей, детей блядских миссионеров,
которые когда-то ступили на землю Гавайев.
Люди поеживались и пятились по молу все дальше по мере нашего
приближения.
Они думали, я кричу на них. Никто на моле не врубался, что обращался я
(на последнем издыхании голосовых связок) к Норвуду - а грохот двигателя был
настолько оглушительным, что, как мне казалось, я и сам себя еле слышал.
Я заблуждался. Меня слышали даже в баре таверны "Кона", в 500 метрах
через бухту... а для большой полуденной толпы на моле, по словам Лейлы, это
звучало, как ВТОРОЕ ПРИШЕСТВИЕ ЛОНО. Я буянил 15 минут, именно столько у нас
заняло, чтобы пришвартоваться.
Толпа была в ужасе, и даже Лейла притворялась, что нас не знает, когда
я швырнул 7,5-килограммовую ахи в 10 метрах от нее. Она шлепнулась на
бетонный мол с мерзким смаком, но никто ее не поднял и даже не проронил ни
слова... они ненавидели все, что мы собой олицетворяли, и даже когда я
спрыгнул на мол и принялся лупить рыбу булавой, никто не улыбнулся.
ОК
Х.С.Т.
ПРЕДСКАЗАНИЕ СБЫВАЕТСЯ
30 июня 1981, Город-Заповедник
Дорогой Ральф,
Прилагаю к письму кое-какие страницы, написанные в Коне вместе с
фотографиями, пригодными для иллюстраций.
Твое письмо от 24.06 пришло сегодня вместе с книгой по уходу за
акулами, которую, как мне кажется, мы тоже вполне сможем использовать... Еще
мне понравилась твоя идея о кроманьонце, который рождается в начале нового
Ледникового Периода. Один у него позади, во втором предстоит жить. Это, как
ты понимаешь, серьезный трюк, и задача его проворачивания принесла мне массу
хлопот, как в личном, так и в профессиональном смысле. Эта концепция
придется по вкусу всего нескольким людям, еще меньше человек смогут с ней
смириться. Слава Богу, у меня есть хоть один умный друг, а именно ты.
Но одну вещь, мне думается, ты должен знать, Ральф, прежде чем
разовьешь свою теорию. Я - ЛОНО.
Ага, это я, Ральф. Я тот, кого они столько лет ждали. Капитан Кук был
всего-навсего очередным моряком-алкашом, которому повезло в Южных Водах.
А, может, и нет - и это заводит нас в царство религии и мистики,
поэтому я хочу, чтобы ты отнесся ко мне внимательно; ибо лишь ты один
способен вникнуть в полное и зловещее значение этого.
Короткая оглядка на истоки сказания, уверен, породят те же неизбежные
вопросы в твоей голове, что будоражили какое-то время мою.
Призадумайся на досуге, Ральф - как это случилось? Первым делом, о том,
по каким сомнительным и (поныне) непостижимым причинам я притащился в Кону?
Что за страшная сила двигала мной - после стольких лет отказа от всех (в том
числе, более доходных) журнальных заданий и даже не столь беспонтовых -
когда я согласился осветить Марафон в Гонолулу для одного из самых
невразумительных изданий в истории печати? У меня была возможность втесаться
в обойму репортеров, мотающихся по свету с Александром Хейгом или пасть ниже
плинтуса до интервью с Джимми Картером. Подворачивалась куча писанины, про
многих людей и за множество долларов - но я с презрением все отпихивал, пока
не услышал странный зов с Гавайев.
А потом я урезонил тебя, Ральф - мой умнейший друг - не только поехать
со мной, но и протащить всю семью за пол-планеты от Лондона без какой-либо
рациональной причины провести, как выяснилось позже, дичайший месяц вашей
жизни на коварной груде черных лавовых камней, названных побережьем Коны...
Странно, а?
Вообще-то, не очень. Когда я оглядываюсь на все, что было, я вижу общую
картину... она была не столь очевидна для меня тогда, как сейчас, потому я
никогда не говорил тебе всего этого, пока ты был здесь. Помнится, проблем у
нас было хоть отбавляй, мы разве что не сталкивались лицом к лицу с
Подлинным Роком. На то, чтобы только познакомиться с островом ушли тысячи
долларов и сотни человекочасов; а простая операция по отправке пакета из
Коны в Портленд, штат Орегон, отняла у нас три-четыре полных рабочих дня.
Плюс, когда ты уехал, я успел натерпеться террора и унижений от всякого
дурачья. От чего я свихнулся напрочь, чтобы говорить о причине
произошедшего, в которую я начал помаленьку въезжать. Четко она не
просматривалась. До вчерашней ночи.
Многое произошло со дня твоего отъезда, Ральф, вот почему я пишу тебе
сейчас, сидя в Городе, который, похоже, стал мне новым домом; так что запиши
новый адрес:
Для вручения по адресу:
Калеокив
Город-Заповедник
Побережье Коны, Гавайи
Ты, конечно, помнишь Калеокив, Ральф - ты сказал, в этой хижине
спрятаны кости Короля Камехамехи; ты еще перелез там через стену и позировал
для полароидных снимков, как педерастичный дурак, которым ты всегда был и
останешься... Что? Я это сказал?
Ну да, сказал... но не обращай внимания на пустые тычки, Ральф; тебя
там не было, когда все началось.
Неприятности пошли в тот день, когда я поймал рыбу - или, вернее, как
только я прибыл в порт, ступил на мостик "Ципочки" и принялся вопить на
толпу в доке про "грязных пьяных миссионерских выродков", "лживую мразь",
"обреченных овцеебов" и все прочее, о чем я упоминал в последнем письме.
Чего я не упомянул, старик, так это того, что я вдобавок орал "Я -
Лоно!" столь оглушительно, что слышал меня любой канак на всем побережье, от
"Хилтона" до "Короля Камехамехи" - и многих такой спектакль взволновал.
Не знаю, что на меня нашло, Ральф - я не хотел этого говорить - по
крайней мере, не так громко и не стольким аборигенам. Ибо люди они, как ты
знаешь, суеверные, и очень серьезно относятся к своим легендам. Что понятно,
когда имеешь дело с народом, который содрогается при одном упоминании о
предыдущем "подпорченном" визите Лоно.
Неудивительно, что мое появление в бухте Кайлуа в кинг-конговском стиле
в жаркий полдень весной 1981 возымело на них свой эффект. Молва пронеслась
по населению в оба конца, и к сумеркам улицы в центре города заполонили
люди, приезжавшие даже с Южной Точки и из долины Вайпио, чтобы собственными
глазами убедиться, стоит ли верить слухам, утверждающим, что Лоно
действительно вернулся в обличье здорового пьяного маньяка, который вытащил
рыбу из моря голыми руками и замочил ее в доке полинезийской булавой с
короткой рукояткой.
К полудню следующего дня толки, бродившие среди местных, дошли до наших
друзей из риэлторской среды, которая восприняла это как последнюю каплю и
постановила выслать меня из города следующим же рейсом. Эти вести мне
передал Боб Мардиан за барной стойкой в принадлеэащей ему таверне "Кона".
- Они не шутят, - предупредил он, - они намерены законопатить тебя в
тюрьме Хило. Он нервно озирался, проверяя, никто ли не слушает, крепко
схватил меня за руку и прислонил свою голову к моей.
- Это серьезно, - прошептал он, - три моих официантки отказываются
выходить на работу, пока ты не сгинешь.
- Сгину? О чем это ты?
Он с секунды попялился на меня и выдал дробь пальцами по стойке.
- Слушай, - сказал он, - ты слишком далеко зашел. Это уже не смешно. Ты
выебал их РЕЛИГИЮ. Риэлторы сегодня провели большое совещание и пытались
обвинить во всем меня.
Я заказал еще пару маргарит - Мардиан отказался, так что я выпил обе -
пока слушал. Впервые я видел его таким серьезным.
- Эта тема с Лоно очень опасна, - говорил Мардиан, - это единственное,
во что они верят.
Я кивнул.
- Меня не было здесь, когда это все происходило, - продолжал он, - но
первым, что я услышал, сойдя с трапа самолета было, "Лоно вернулся, Лоно
вернулся".
По его лицу прошлась нервная усмешка.
- Господи, да тебе тут что угодно бы с рук сошло, только не это.
В баре стояла тишина. На нас глазели. Племя избрало Мардиана человеком,
который должен принести хреновое известие.
ОК
Х.С.Т.
1 июля 1981, Город-Заповедник
(сутки спустя)... Похоже, я старею Ральф: восемь страниц - это все, что
я могу из себя выдавить за ночь; посему я решил прерваться и поспать. Кроме
того, я почувствовал, что пора ослабить хватку и трезво взглянуть на эту
тему со мной в роли Лоно, потому что, сдается мне, эти проблески меня
попросту дурачат.
В том-то и дело, Ральф. Мы были слепы. Материал для статьи был у нас
под носом с самого начала - хотя нас, мне кажется, можно простить: столько
раз мы принимали на веру откровенную лажу. Я легко свыкся с тем фактом, что
я, парень королевских полинезийских кровей, проживший первую свою жизнь как
Король Лоно, владыка всех остров, отчалил 1700 лет назад на каноэ в открытое
море с побережья Коны.
Согласно нашему журналисту-миссионеру Уильяму Эллису, я правил Гавайями
в период, получивший имя Сказочной Эры...пока (я) не убил свою жену; но
позже так об этоб горевал, что дошел до умопомешательства. В этом состоянии
(я) путешествовал по островам, метеля каждого, кто попадался на пути...
Впоследствии (я) отправился в плавание на сделанном в единственном
экземпляре "магическом" каноэ на Таити или еще куда. После того, как (я)
отбыл, земляки (меня) обожествили и учредили ежегодные состязания по
рукопашному бою и борьбе в мою честь.
Ну что, как тебе мое происхождение?
А?
Не спорь со мной, Ральф. Ты из расы эксцентричных дегенератов; я
устраивал бои по всем Гавайям за пятнадцать сотен лет до того, как твой
народ научился принимать ванну.
И потом, это хороший материал. Я не разбираюсь в музыке, но у меня
хороший слух до высоких нот... и когда эта хуйня с Лоно сверкнула у меня
перед глазами около 33 часов назад, я знал, к чему это.
Внезапно все наполнилось смыслом. Все равно что впервые увидеть зеленый
глаз светофора. С меня мигом спало давление рационального и религиозного, и
я обрел Новую Истину.
Жизнь от этого стала какой-то странной, и я был вынужден скипнуть из
отеля после того, как риэлторы наняли сорвиголов, чтобы меня вальнуть. Но
вместо меня они по ошибке убили рыбака-неполинезийца. Это правда. Накануне
моего отъезда головорезы то ли до смерти забили рыболова и кинули его в воду
ничком в порту, то ли задушили тормозным тросом и бросили в джипе напротив
отеля "Манаго". Слухи разнятся...
Вот тогда-то я и испугался и свалил из Города. Съехал по склону на
скорости 140 км/ч и завел машину настолько глубоко в скалы, насколько смог,
потом, как проклятый, бежал в Калеокив - через забор, как большой кенгуру, с
ноги вышиб дверь, прополз внутрь и стал орать "Я - Лоно" своим
преследователям, банде нанятых разбойников и риэлторов, обращенных в бегство
местными рейнджерами.
Теперь они не посмеют меня тронуть, Ральф. С собой я прихватил печатную
машинку на батарейках, два одеяла из "Короля Камехамехи", мой шахтерский
фонарь, сумку, полную спидов и других необходимых вещей, а также самоанскую
булаву. Лейла носит мне еду и виски дважды в день, а туземцы присылают
женщин. Но до хижины они дойти не могут - по той же причине, что и остальные
- поэтому мне приходится красться ночью и ебать их на черных камнях.
Мне здесь нравится. Жизнь могла быть и похуже. Уехать я не могу, потому
что они ждут меня на парковке, но местные не позволят им приблизиться.
Однажды они меня уже ухойдокали и больше этого не допустят.
Ибо я - Лоно, и пока я буду в Заповеднике, эти свиньи меня не достанут.
Хочу провести телефон, но Стив отказывается выложиться, пока Лейла не вернет
ему $600 за наркоту.
Это не проблема, Ральф; вообще не проблема. Мне сделали несколько
подношений, и каждый вечер примерно на закате я выползаю и собираю косяки,
монеты и другие странные дары, которые бросаются через ограду и аборигенами,
и людьми вроде меня.
Так что не волнуйся за меня, Ральф. Свое я получаю. Разве что, я бы
действительно оценил, если бы ты приехал меня навестить и, быть может,
позолотил мне ручку в качестве кое-какого возмещения расходов.
Безусловно, житуха у меня чудная, но сейчас это все, что мне остается.
Прошлой ночью, около полуночи я услышал, как кто-то скребет соломенную
крышу, а потом женский голос прошептал:
- Ты знал, что все так и будет.
- Точно! - крикнул я. - Я люблю тебя!
Ответа не последовало. Только шум безбрежного и бездонного моря,
которому я улыбаюсь даже во сне.
СЛОВ НЕТ - ОДНИ ЭМОЦИИ
Прошлой ночью Скиннер притаранил мне вискаря. Из Гонолулу он прилетел с
двумя девицами из агентства и пятью-шестью литрами скотча, который мы
распили на пляже из бумажных стаканчиков со льдом, предоставленным
рейнджерами. Луна была тусклой, облака висели низко, но благодаря моему
портативному фонарю-молнии мы могли видеть лицо собеседника. Девушкам было
неуютно, а Скиннеру тем более.
- Извини, - скажет он позже, - все слишком дико, чтоб над этим
стебаться.
Мы сидели на полу в моем доме в Городе-Заповеднике, километрах в
пятидесяти к югу от Кайлуа на побережье Коны на Гавайях. Девицы пошли
искупаться в бухте, а я смотрел, как они плещутся в прибое, как лунный свет
играет на их голых телах. Периодически одна из них возникала в дверном
проеме и стреляла сигаретку, потом нервно смеялась и убегала, оставляя нас
за мрачной дискуссией.
Вид длинноногих нимф, гарцующих по черным камням, сильно затруднял ход
беседы. Скиннеру с его места девиц было не видать, а настроение его
становилось все пасмурнее, поэтому я старался и сам на них не глазеть... так
как понимал: это не светский визит, и времени у нас немного.
- Слушай, - говорил Скиннер, - у нас у обоих неприятности.
Я кивал.
- И мы оба закончим в тюрьме Хило, если не положим конец этому безумию,
так?
Это меня увлекло.
- Ну... э-э... может, и так, - согласился я. - Ага, ты, по ходу, прав;
нам явно светит тюрьма Хило...
Мои мысли вернулись к насущному: жульничество, поджог, бомбы,
нападение, преступный сговор, укрывательство разыскиваемого, ересь - все это
были обвинения в тяжких преступлениях.
Скиннер покачал головой и подался вперед, чтобы дать мне сигарету. Мы
оба сидели, скрестив ноги на полу, каждый на своем таповом тюфяке в унылом
свете фонаря, словно между нами горел костер в лагере бойскаутов... у обоих
на шее серьезные проблемы, избавиться от которых помогут только серьезные
решения серьезных мужчин...
Шум снаружи хижины отвлек нас, и я глянул за дверь. Одна из девиц
забралась высоко на скалу, руки на бедрах, соски торчат на луну, как у
какой-то древней гавайской богини, ласточкой ныряющей в воду всю дорогу до
Земли По... я был потрясен этой картиной, похожей на видение из полузабытого
прошлого... с морем, поглощаемым скалами и луной, катящейся к Китаю.
- Не парься о девочках, - рявкнул Скиннер. - Мы всегда можем взять их с
собой, - он прервался, уставившись на меня, - если сможем вытащить тебя
отсюда.
Он был прав. Я изменил положение на полу так, чтобы их не видеть, и
вновь попытался сфокусироваться на том, что он говорил...
Чуть за полночь мы израсходовали лед, и мне пришлось воспользоваться
мегафоном, чтобы принесли еще. Скиннер забеспокоился о том, что я разбужу
туземцев через бухту, но я заверил его, что они уже привыкли.
- Они обожают мегафон, - объяснил я. - Особенно, дети. Время от времени
я даю одному из них в него гаркнуть.
- Ну и тупо, - промямлил Скиннер. - Держись подальше от детей. За три
копейки продадут. Мегафон! Да ты что, совсем ебнулся? Местные и без того
нервные. Если они решат, что с тобой что-то не так, тебе кранты.
- Но я его при этом не включаю, - сказал я, показывая ему кнопку "вкл.,
выкл." рядом с намотанной на рукоятку изолентой. - Сукины дети могут орать в
него до потери пульса и все равно не извлекут ни звука. Но когда я берусь за
дело, он звучит ВОТ ТАК.
Ужасный визг напополам с хрипом заполнил окрестности перекатами и
искаженным низкоуровневым грохотом, когда я крутанул ручку громкости до всех
10 ватт и направил мегафон на дверь лесничества в пальмовых джунглях. Звук
был невыносимым. Скиннер вскочил на ноги и бросился успокаивать девиц,
которые забились в истерике... Но я их уже не слышал; их голоса стерло. А
потом, как гром следует за молнией, раздался странный трещащий рык моего
голоса, произносящего предельно спокойно и вежливо:
- АЛОХА! КУБИКИ ЛЬДА, МАХАЛО.
А потом словно эхо с Земли По:
- КУБИКИ ЛЬДА, МАХАЛО, ДА, КУБИКИ... КУБИКИ ЛЬДА... МАХАЛО... КУБИКИ
ЛЬДА... КУБИКИ ЛЬДА... МАХАЛО.
Вопль обратного питания просыпался и затихал вместе с моими словами,
как дикая элетронная музыка, ревевшая в бухточке, как голос монстра,
вышедшего из морских глубин с дизельной мясорубкой и потусторонним голосом.
- КУБИКИ ЛЬДА! В ХЕЯУ! МАХАЛО.
Я выдал последнюю канонаду восточной тарабарщины и отложил мегафон,
когда в проеме вырос Скиннер с глазами с бейсбольные мячи.
- Ты, двинутый ублюдок! - кричал он. - Теперь нам отсюда точно не
выбраться!
Он схватил свой брезентовый мешок с пола и принялся неистово швырять в
него вещи.
- Угомонись, - сказал я, - лед уже в пути.
Он меня проигнорировал.
- На хуй лед, - буркнул Скиннер, - я уезжаю.
- Что? - спросил я, еще не вполне осознавая, насколько он обезумел. Он
ползал по полу, как бешеный зверь в период течки.
Потом встал и замахал передо мной острой палкой.
- Отъебись, мудило! - кричал он. - Тебя ждет тюрьма Хило! Ты невменяем,
мужик! Ты хочешь, чтобы нас всех повязали!
Он опять затряс передо мной своей палкой так, словно изгонял демона.
- Но только не меня, ты, ублюдок! Я валю отсюда! Не хочу даже видеть
эти чертовы острова! А тебя тем паче! Боже, да ты хуже, чем чокнутый. Ты
тупой!
- И что с того? Здесь это неважно.
Он посмотрел на меня с секунду и прикурил сигарету.
Я откупорил новую бутылку скотча и выскреб остатки льда из морозильной
камеры.
- У нас будет еще через минуту, - сказал я.
И не соврал. Полночный рейнджер - возможно, мой друг Митч Камахили -
уже продирался через проход между пальмами с мусорным мешком, полным кубиков
льда.
Спустя миг я увижу луч его фонарика, мечущегося по бухте и посигналю
ему лучом своего... а потом аккуратно дойду по камням до дряхлой каноэ рядом
с главной хижиной, где, я знаю, он оставит мешок... здесь же я оставлю свой,
оставшийся после последней доставки и уже заполненный пустыми пивными
бутылками, пачками от сигарет, севшими батареями и скомканными клочками
голубой машинописной бумаги.
Такова была наша еженощная практика, и рейнджерам она, похоже,
нравилась. Все, о чем меня попросили - держаться в сторонке днем, когда
здесь валандаются туристы. Это явилось бы грубым нарушением основного
правила.
Серьезность ситуации мне растолковал Митч, юный рейнджер, обычно
работавший в ночную смену. В какие-то ночи - когда он знал, что у меня нет
посетителей - он приносил мне лед прямо в хижину, и мы сидели, обсуждая то,
что происходит. Или НЕ происходит, как он тщательно мне разжевал.
- Тебя здесь НЕТ, - объяснял он мне. - Эта хижина - табу. Здесь никому
находиться нельзя.
Я внимательно слушал, осознавая, что он куда ненормальней, чем я. Ночь
за ночью я имел дело с лесничим государственного заповедника США, который не
сомневался, что любая акула в бухте может быть его дядей... в иной его
ипостаси, разумеется, но все-таки родственником.
Бывали ночи, когда мы сидели у кромки моря, попивая из бокалов
односолодовый виски со льдом и деля друг с другом трубку с местной дурью, а
он мог внезапно встать и сказать:
- Увидимся, командир. Пойду потусуюсь дома.
Когда на него находило подобное настроение, Митч скручивал большую
зеленую сигарету и удалялся, чтобы посидеть в одиночестве. Какое-то время я
видел удаляющийся огонек окурка, а потом слышал всплеск, когда он
перебирался на ту сторону, оставляя меня пьяного высиживать яйца в слабом
мерцании фонаря-молнии. И я горбился над камнями, как брошенная обезьяна. За
бортом.
А Митч выходил в море, выдувая воздух, как дельфин. И по мере того, как
он скользил прочь от скал в открытый океан, он таял в нем с атавистической
грацией примата, который, наконец, определился, где ему хорошо.
.............................................................................................................................
Песнь Ваахии
Кинжал протяжный незнакомца,
Что прибыл к нам из-за морей,
Чьи очи светятся, как солнце,
Чей лик белесого белей.
О, длинный нож, подарок Лоно;
Сверкай, мерцай и полыхай!
Края твои острее камня,
Булыжника Хуалалай;
Копье сломается, коснувшись,
А воин, увидав, умрет!
Где острый ножик чужеземца?
Подарок Лоно кто найдет?
Кинжал в Вайлуку был утерян,
В Лахайна видели его.
Он значимей вождя любого,
Найдешь - ты мира вождь всего.
Мауи луг твой не отравят,
Гавайи сеть не изорвут;
Кауаи лодку не угонят.
Вожди Оаху не убьют.
К ногам склонится Молокаи.
О, длинный ножик чужака,
Клинок блестящий бога Лоно!
Чья обрела тебя рука?
Ты ль странствуешь в заморских землях?
В пучине ли ты в эти дни?
А, может, скрылся в звездных дебрях?
Иль спрятан в потрохах свиньи?
Ответит ли нам голос Ану?
Откроют правду ли жрецы?
О, острый нож, нож бога Лоно,
Утерян ты, утерян ты!
.............................................................................................................................
Песнь Ваахии, прославленной прорицательницы
Ваахиа жила в 13 веке от Рождества Христова. Хотя и считается, что
Ваахиа происходит из рода вождей, кто ее родители, точно неизвестно. После
почти постоянных подтверждений ее пророчеств народ начал бояться и
взбунтовался против нее, не только как любимицы Юли, бога колдунов, но и как
медиума, через которого общались юнипихили, духи мертвых. Она жила в
уединении в удаленной хижине в долине Вайпио, и, говорят, что большая пуко -
священная, почитаемая сова - прилетала по ночам и садилась на крышу ее
одинокого жилища.
Его Величество Король Кала-Кауа
"Легенды и Мифы Гавайев" (1881)
Last-modified: Mon, 19 Dec 2005 05:55:03 GMT